Публицистика. Эссе и интервью

«Веду войну всеми доступными мне силами, а оружие только одно — слово»

Писатель Михаил Шишкин — о том, есть ли у русской культуры шансы на спасение, и о том, каков вообще ее смысл в изменившемся мире.

Интервью Ольги Григорьевой

“Новая газета. Европа”, 23.11.2024

«Литература на русском языке сейчас оказалась в чудовищной ситуации, когда всё, что связано с русским языком, — под ударом, — заявил Михаил Шишкин, выступая на форуме СловоНово с сообщением об учреждении литературной премии “Дар”. — Любую книгу, которую напишут Улицкая или Шишкин, опубликуют на всех языках. Что делать следующим поколениям, пишущим по-русски? У них нет никаких шансов. Задача премии — помочь автору преодолеть эту стену. Поэтому основным призом будет грант на перевод на три языка: немецкий, английский и французский. Понятно, что мы не ждем великих романов. Великие произведения приходят на землю не каждый год и даже не каждое десятилетие. Цель премии — помочь литературе сегодня».

«Новая газета Европа» уже публиковала комментарии Михаила Шишкина об идее и задачах новой литературной премии. Мы продолжаем разговор с писателем в более широком контексте: о литературном процессе в России и мире, о западном обществе и о том, как писатель сам себя объявил иноагентом в 2013 году.

— Почему у премии так много учредителей и соучредителей? И почему среди членов жюри много людей, не имеющих отношения к слову?

— В эту воронку, в которую попала из-за агрессии РФ против Украины вся русскоязычная культура, засасывает и писателей, и издателей, и филологов, и читателей, и славистов, и переводчиков — всех, кто любит и ценит литературу на русском языке. Я подумал, что инструментом поддержки свободной литературы может быть премия. Я обратился к моим друзьям, швейцарским профессорам-славистам. Я очень благодарен коллегам, поддержавшим меня. Мы учредили «ферайн», или ассоциацию «Литературная премия “Дар”». Так что это премия швейцарская, мы подлежим швейцарской юрисдикции, у нас счет в швейцарском банке.

Соучредителями стали известные деятели культуры: режиссеры, писатели, литературоведы, музыканты — те, кому не всё равно, что русская литература находится в состоянии выживания. И выживет она или не выживет — зависит от нас всех. То, что сейчас происходит, — абсолютное возвращение «совка»: люди, которые остаются в России, должны или петь патриотические песни, или молчать, или эмигрировать.

— Или говорить языком Эзопа.

— Я начал свою жизнь в подобной ситуации. Это очень унизительно. Потом всю жизнь я жил в мире свободного слова. Вернуться в СССР, свободно разговаривать только на кухне или на даче — настолько унизительная ситуация, что я не представляю себе, как нормальный человек захочет жить в ней. Поэтому нужно делать всё, чтобы спасти чувство собственного достоинства людей, которые пишут на русском языке. Для этого и придумана премия «Дар».

— Насколько вы в курсе того, как выглядит современный российский литературный ландшафт? Когда читаешь Галину Юзефович и Майю Кучерскую, складывается впечатление, что он довольно разнообразен. И литература в России всё равно есть, и она живет и развивается.

— И слава Богу, что еще осталось воздуха на несколько глотков. Но сколько времени еще будет у Галины Юзефович или у Майи Кучерской, которых я лично очень уважаю, и восхищаюсь тем, что они пытаются делать свое дело до последнего. Мы не знаем, как долго это продлится. Но знаем, что Галину Юзефович, которую пригласили выступить на фестивале в Екатеринбурге, патриотически настроенные граждане прогнали оттуда как «захохлуху».

Глядя на то, как в России сокращается жизненное пространство для литературы, испытываешь физическую боль. Нужно что-то этому противопоставить. Если там они свободную литературу душат и задушат (душить у них всегда прекрасно получается) — значит, на нас здесь лежит ответственность за ее выживание.

Но хочу подчеркнуть, что это не «премия русской литературы», не «русская премия», это премия всех, то пишет на русском, вне зависимости от паспорта и страны проживания.

Русский язык и литература на русском принадлежат не территории РФ и не ее властям, а мировой культуре.

— Работы на конкурс подавались до 15 ноября, список финалистов будет объявлен в январе, тогда же начнется читательское голосование и работа жюри, призера объявят в конце апреля. Из числа номинантов будет выбран один победитель или несколько?

— Я за то, чтобы было и первое, и второе, и третье место. Пока у нас есть финансовая возможность перевести произведение только одного победителя, но хотелось бы, чтобы их было больше.

— Сколько стоит перевод на один язык?

— Правильный вопрос, на который нет ответа. Потому что, во-первых, это зависит от страны: в разных странах перевод оплачивается совершенно по-разному. Во-вторых, цена прямо пропорциональна объему книги: это может быть маленький сборник рассказов, а может — 800-страничный роман. Мы принимаем к участию все жанры, кроме поэзии, пьес и научпопа. Поэтому сказать, сколько будет стоить перевод, невозможно в принципе.

— Кроме перевода, книгу нужно издать и распространить. Как это будет происходить?

— Сейчас, когда каждый день на всех языках выходят тонны новинок, просто издать книжку — совершенно недостаточно. Книгой нужно заниматься, ее, как ребенка, нужно растить, доводить до ума, до взрослого состояния. Я живу в немецкоязычном пространстве, у меня есть опыт, как это делается, есть промоутер, который будет заниматься презентациями, рецензиями, приглашениями автора и переводчика на фестивали, дискуссии, книжные ярмарки, — это обязательно нужно делать. Сейчас я ищу людей, которые будут этим заниматься во Франции и в англоязычном пространстве.

— Нет идеи сделать из произведения победителя электронную книгу и продавать доступ к ней, как это происходит на BAbook?

— Наша задача — поддержать всех, кто участвует в литературном процессе. Поддержать читателей, чтобы они узнали, какие книги вообще выходят. Поддержать писателей. Поддержать издателей. Поэтому мы на конкурс принимаем книги, уже опубликованные издательствами, а не манускрипты. А электронное это или бумажное издание, в наше время уже не имеет значения.

— Но такие книги далеко не всегда доступны для читателя, остающегося в России.

— Это правда. И это проблема, которую нужно решать. То же издательство BAbook решает ее следующим образом: люди, которые не могут заплатить за книжку (а российские карты не работают), ищут добровольных спонсоров за пределами страны, которые оплачивают им электронные или аудиоверсии.

— В частности, и под вашим последним сборником «Мои. Эссе о русской литературе» — большая ветка. Люди пишут: «Перечитала всего Шишкина, очень хочу прочесть и эту книгу, пожалуйста, подарите». Почти сразу реакция: «С удовольствием вам подарю».

— Приятно. Я очень надеюсь на это осознание важности, необходимости помогать друг другу. Такая солидарность — показатель развития общества. И очень горжусь тем, что в рамках премии я придумал читательское голосование в виде краудфандинга.

— Кого вы были бы счастливы видеть в качестве номинантов?

— Мое личное мнение не будет играть большой роли, когда голосование открыто проводится 30 или 40 людьми. Конечно, есть авторы, книги которых на меня произвели впечатление. Например, Сергей Соловьев, гениальный писатель. У него украинский паспорт, живет он наполовину в Германии, наполовину в Индии. Как только началось вторжение в феврале 22-го , у него вышла прекрасная, замечательная, удивительная книга «Улыбка Шакти». Произошло то же самое, что случилось с Finnegans Wake Джойса (“Поминки по Финнегану”. — Прим. ред.): выход книжки совпал с началом Второй мировой войны. И Джойс, как известно, переживал, говорил: «Лучше бы немцы читали Finnegans Wake, чем бомбили Польшу». Книгу Сергея Соловьева никто практически не заметил, а ведь выход «Улыбки Шакти» — событие и русскоязычной, и мировой литературы. Вот для таких произведений и существует эта премия.

— Вы недавно сказали: «Я вошел в Швейцарию, как нож в масло». Связано ли это с немецким языком, который вы преподавали в России?

— Звонко звучит, но не обязательно соответствует действительности. Я этой метафорой сравнил мою ситуацию 30-летней давности с ситуацией людей, которые сейчас приезжают: им несравнимо труднее, чем мне тогда. Когда я приехал, не было никакой войны, отношение к русским было нормальное, даже скорее удивленно-доброжелательное в связи с недавней перестройкой. Я знал язык, сразу включился в жизнь страны, нашел работу. Стал писать книгу, которая мне помогала освоиться, — «Русскую Швейцарию». Без языка было бы намного труднее. Начал работать переводчиком, зарабатывать деньги, переводил интервью беженцев, и это потом послужило материалом для романа «Венерин волос».

— На каком языке вы думаете: на русском или на немецком?

— Зависит от ситуации. Когда речь идет о нашей с вами исторической родине, я думаю, конечно, по-русски. Когда о швейцарских или немецких проблемах, проще по-немецки.

— Чтобы писать по-немецки, приходится перестраивать мозг?

— Обязательно. Но я его не перестраиваю, он сам перестраивается. Это другой мир, там всё другое: слова, мысли, краски, метафоры, ассоциации.

Если ты с немецкоговорящей аудиторией будешь общаться калькой с русского языка, она тебя не поймет.

— Ваши дети разговаривают по-русски? С младшим я болтала — прекрасно говорит.

— У меня несколько детей, у нас patchwork family: все говорят по-русски, хотя живут в разных странах Европы. После русского второй язык у всех английский, хотя учились и учатся в немецкоязычных школах. Это удивительный феномен: насколько английский присутствует в воздухе, в интернете, в играх, во всех средствах массовой информации.

— Как только выходит интервью с вами, приходят комментаторы и назойливо задают один и тот же вопрос: «Разве Шишкин не заметил, что и на Западе демократия превращается в диктатуру?»

— Я живу на Западе, и я знаю, что демократия — лишь возможность борьбы за демократию. При диктатуре человеку невозможно влиять на власть, он заложник. «Стокгольмский синдром» передается в России с молоком матери из поколения в поколение. Демократия дает возможность влиять на власть, демократия — это инструмент, чтобы противостоять тенденции «сильной руки» и «сильной власти», которая отовсюду идет. Для этого нужно не сидеть и ждать чего-то, а быть активным участником процесса. Это инструмент очень простой: нужно через средства массовой информации влиять на людей, на избирателей. В отличие от диктатуры, при демократии власть зависит от избирателей. Поэтому она прислушивается к опросам общественного мнения.

Один конкретный пример. Я всю жизнь боролся со священной швейцарской коровой — нейтралитетом. И когда началось полномасштабное вторжение, первое, что я услышал от президента Швейцарской Конфедерации: «Мы нейтральны, мы не будем поддерживать санкции против России». Годами я пытался пробить головой эту стену. Что делать? Бить головой стену дальше! На следующий день, 25 февраля, я выступаю на главном швейцарском политическом телевизионном ток-шоу Arena, где обсуждается вопрос, что делать. И объясняю всей стране: «Дорогая Швейцария, эпоха нейтралитета прошла, это тот luxus, который мы не можем себе позволить. Мы должны всеми средствами, всеми силами помогать Украине, потому что Украина борется за нас, она защищает нас от этого варварства». Через два или три дня выступает президент Швейцарской Конфедерации и говорит: «Да, мы будем поддерживать санкции против России». Вот как работает демократия. Инструмент, которым нужно пользоваться. Это были мои пять копеек в общую борьбу против путинского режима.

— Недавно Георгий Урушадзе, основатель издательства Freedom Letters, получил статус иноагента. К слову, изредка его присваивают и не российским гражданам. Вы не боитесь влиться в эти ряды?

— Я себя объявил иноагентом в марте 2013 года, еще до Олимпиады, до Крыма, когда опубликовал открытое письмо с отказом представлять Россию на международных ярмарках. С тех пор я враг этой системы официально, открытый. Я объявил им войну. И веду ее всеми доступными мне силами, а оружие только одно — слово. И уверен, что стану победителем. В этом диалоге царя и поэта у царя нет никаких шансов. Поэт всегда побеждает.

— Вы участвуете в СловоНово если не с первого форума, то со второго. Меняется с ли он?

— Конечно же, меняется, потому что меняется всё, что происходит вокруг форума. Начиналось это как «островная» альтернатива «материковой» культурной жизни, которая была сосредоточена в России, в Москве, в Питере. А здесь было собрание людей, которых оттуда по той или иной причине вытолкали. Но мы же тоже есть. Мы же тоже культурная жизнь, мы существуем.

А сейчас всё кардинально изменилось. Вдруг выяснилось: там ничего уже нет и быть не может (или что-то теплится, но его душат и скоро совсем задушат), и свободная культурная жизнь на русском языке теперь только здесь, вне территории РФ. Теперь на нас лежит ответственность за сохранение достоинства культуры на русском языке. Почему это так важно сохранить? Для чего? Потому что все войны заканчиваются. Эта чудовищная война между Россией и Украиной тоже рано или поздно закончится. Но выросла гигантская пропасть между нами, наполненная кровью, смертью, болью. И с каждым днем, пока эта война продолжается, с каждой ракетой, которая летит на Одессу, на Харьков, эта пропасть только расширяется. Рано или поздно придется строить через нее мост, когда война закончится. И первые, кто начнут строить этот мост, будут люди культуры: музыканты, писатели, художники, поэты. Нужно сейчас сохранить достоинство русскоязычной культуры, чтобы было кому строить этот мост.

— После скандала с Невзлиным всё чаще звучит мысль, что российская оппозиция в изгнании — ничто. Как думаете вы?

— Чудовищно всё, что происходит в политической оппозиции. Эти люди уничтожают друг друга, они тонут сами и с собой утягивают всех. Каждый по отдельности — человек, который сделал что-то хорошее, а все вместе топят себя и тех, кто вокруг. Произошел момент разделения политики и культуры.

Пусть политики срутся друг с другом. Творческих людей именно понимание культуры должно объединять. Это то, что делает литературная премия «Дар».

— Сейчас, спустя почти три года, в западном обществе наступила усталость от войны?

— Очень больно смотреть, как волна солидарности с Украиной проходит. В мае папа римский пригласил меня выступить вместе с другими деятелями культуры в Вероне на Arena di Pace, арене мира. Это гигантский древнеримский колизей на десятки тысяч человек. И вот поразило, что среди всевозможных флагов — и палестинских, и израильских — не было ни одного украинского. Я, наверное, единственный, кто сказал тогда с трибуны: дорога к миру идет через победу Украины. Свободные страны должны помогать — и прежде всего оружием.

— Художница Катя Марголис, комментируя объявление о премии, высказалась так: «Мне лично было бы стыдно учреждать любые русскоязычные премии, продвигающие мой язык-убийцу, которые не шли бы непосредственно на победу над этим злом. На ВСУ». Можете что-нибудь ответить?

— Я в свое время высказался про носорожистых чекисток, и больше мне добавить нечего.

«Империя — это не только осознанные или неосознанные “имперскость” и “колониализм”, это прежде всего тоталитарность сознания. Борьба с этим недугом — самая трудная. В русской литературе один в поле воин был мой любимый Чехов. Он ненавидел узкую злобную нетерпимость, восставал против диктатуры “передовой” части общества, которая навязывала вкусы, мнения, оценки, выносила обвинительные приговоры без права на апелляцию. Чехов терпеть не мог самоуверенных гимназисток, знающих истину и готовых за нее растерзать любого, причем готовых уничтожать прежде всего своих, тех, кто поближе. Они стали потом чекистками и расстреляли бы Чехова в подвале, проживи он подольше. Я практически не заглядываю в фейсбук. Это какая-то безразмерная кухня. Мне некогда. Но когда заглядываю, меня поражают коммунальные разборки своей “носорожестью”. Носороги вырвались из пьесы Ионеско и крушат всё подряд. Освобождение от империи — это освобождение от носорожистых чекисток тоже».

— Вы пишете сейчас что-нибудь? Последним хронологически был сборник «Мои. Эссе о русской литературе», верно?

— Я всё время что-то пишу, это спасает. Тем более что у меня были всякие проблемы со здоровьем, пришлось сделать несколько операций. Когда лежишь в больнице, очень помогает, если что-то пишешь. Мне было очень важно написать эту книгу-эссе «Мои». У меня всю жизнь под ногами была прочная почва — русская литература. После февраля 22-го под ногами — пустота. Эта книга — попытка вновь обрести почву под ногами, это мой разговор с писателями о самых важных вещах, это мой взгляд на русскую литературу через призму этой войны.

Кроме того, ко мне часто обращаются с просьбой: напишите то, напишите это. Сейчас пошла волна речей по-немецки: я выступал на 120-летии со дня смерти Чехова в Баденвайлере, в сентябре — на открытии фестиваля, посвященного Эразму Роттердамскому, в базельском Мюнстере, на его могиле. Написание речей, кстати, — это всегда возможность открыть что-то новое. Я перечитал Эразма Роттердамского: в юности он был для меня невероятной скукотищей, нынче я наслаждался каждой фразой.

Сейчас я работаю над шиллеровской речью: в Марбахе, городе Шиллера, в литературном архиве ежегодно проводится такое мероприятие, которое называется Schillerrede. Для Германии это очень важно событие, куда приглашают нобелевских лауреатов, бывших президентов, знаменитых писателей. В этом году пригласили меня, это большая ответственность, тем более когда ты первый, кого пригласили не только из России, но и из Швейцарии.

— Корректно спрашивать, какого рода операции были?

— Я бы не хотел углубляться. Онкология, вырезали одно, вырезали другое. Понемногу освобождаюсь от тела. В итоге врачи сказали: «Сейчас всё ок!» Слава швейцарским айболитам! Посмотрим, что дальше будет. В любом случае, такое memento mori дает энергию жить и работать сейчас, ничего не откладывая.

— Времени писать черновики не осталось? Всё нужно писать (и делать) набело?

— Что значит «черновики» и что значит «набело»? У меня в компьютере есть текстовые файлы, они всё время меняются. Сейчас возникла забавная проблема. Ко мне обратился швейцарский национальный литературный архив: дескать, вы наше достояние, мы хотим купить ваш архив при жизни, не дожидаясь. Я им: «Да, конечно, с радостью. Вот флэшка, — раньше было бы триста пухлых папок, сейчас всё умещается на флэшку. — Но у меня очень много всего по-русски». — «Ничего, наймем человека, который станет разбирать ваши материалы на русском языке». Теперь архив вместо нескольких шкафов занимает только одну маленькую флэшечку — что-то в этом есть и трогательное, и горькое.

— Как вы думаете, дождетесь ли вы момента, когда власть в России сменится?

— Думаю, нет, не доживу до этого. При этом я оптимист. Уверен, что это универсальная история развития человечества — от людоедства до правового государства, и все нации рано или поздно к этому придут. Намного удобнее жить при демократии, где тебя от кого-то более сильного, готового всё отнять, защищает государство. Просто какие-то нации идут к этому быстрее, а какие-то — кружат, вроде нас. Рано или поздно это произойдет и в России, но боюсь, уже не при жизни моего поколения. Хотя смотрите, у нас уже два опыта было: с февраля по октябрь 1917-го свобода длилась несколько месяцев, в 90-е — пару лет.

Значит, когда в следующий раз откроется окно возможностей (не знаю, будет это через 10 лет, 20 или 100), миг свободы продлится уже дольше, я уверен.

— Можно ли сказать, что все те писатели, кому посвящены главы сборника «Мои», определили в том числе и ваше творчество?

— Конечно, но не только они. Ты же состоишь не только из определенных продуктов питания — ты состоишь из всего, что ешь. Я состою из всей русской литературы, когда-то мной прочитанной, переваренной. Важен не только Набоков, но и Чернышевский, которого Набоков ненавидел. Для меня вся литература XIX века как любимая женщина: ты не можешь любить в ней глаза, а уши не любить, ты любишь женщину целиком.

— Вы до сих пор своими книгами сами себе доказываете «я есмь», как написали когда-то в «Гул затих»? Пишете для того, чтобы доказать, что существуете?

— Раньше — да. Потом я это себе доказал, и потребность в писании в принципе отпала. Теперь важно жить. Но ты не можешь жить и не реагировать на то, что происходит вокруг. Я не могу не реагировать на то, как банда взяла в заложники мой язык и уничтожают культуру. А то, что «я есмь», я себе уже давно доказал.

«Нужно дать литературе на русском языке новую жизнь»

Писатель Михаил Шишкин — об учреждении новой литературной премии «Дар».

“Новая газета. Европа”, 27.09.2024

Михаил Шишкин — один из главных современных русскоязычных писателей, активно переводимых и издаваемых на других языках. Он объявил о создании новой литературной премии, которая называется «Дар»: и название, и смысл вдохновлены Набоковым. Главный приз — грант на перевод произведения-победителя на английский, немецкий и французский языки, премия читательского голосования — денежный приз.

Как сообщает пресс-релиз:

«Полномасштабная агрессия РФ против Украины, помимо своей главной цели — уничтожения соседнего государства, — направлена против объединяющих нас гуманитарных ценностей мировой культуры, частью которой является и культура на русском языке. Язык оказался в заложниках у агрессора; и от нас — писателей, издателей, литературоведов, переводчиков, славистов — требуется срочное содействие свободной литературе на русском. <…> Премия «Дар» не является ни «русской премией», ни «премией русской литературы». Это премия переосмысления всего опыта литературы на русском языке, премия открытия новых подходов к литературе и литературной жизни вне архаичной государственности, премия всех, кто пишет и читает на русском языке вне зависимости от паспорта и страны проживания. Русский язык принадлежит не диктаторам, а мировой культуре».

Кто учредил премию?

Председатель жюри Михаил Шишкин — сам опытный победитель премией, лауреат «Большой книги», «Русского букера» и «Национального бестселлера», — ответил на наши вопросы.

— Победитель получает грант на перевод на 3 языка: английский, немецкий и французский. Окажет ли премия и оргкомитет сопровождение автору-победителю в поиске переводчиков и агентов в Европе?

— Обязательно. Просто издать сейчас книгу — даже в известном издательстве — ничего не значит: она утонет в потоке сотен новинок. Я живу в немецкоязычном пространстве, и многолетний опыт даст мне возможность помочь немецкому переводу не утонуть. У нас уже есть опытный промоутер, который будет заниматься продвижением книги, презентациями, рецензиями, интервью. Нам нужно еще найти таких заинтересованных людей во Франции и в англоязычном мире.

— Рукописи к публикации не принимаются? Значит ли это, что таким решением вы хотите поддержать статус нового «тамиздата» — и публикация книги в реальном издательстве, пусть и волонтерском (как, например, Freedom Letters), становится условием — и мостом к выдвижению?

— Задача премии — помочь литературе на русском языке свободно дышать. Больно смотреть, как в РФ выкачивают воздух из культурного пространства. Это только дело времени, когда там опять вся неподцензурная литературная жизнь перекочует на кухни. Премия — это один из инструментов, чтобы поддержать новые независимые издательства. И Freedom Letters, и Vidim Books, и «Бабель», и «БАбук», и другие делают важную работу — спасают достоинство нашей культуры. Премия привлечет интерес читателей к их публикациям разными способами. Решение о победителе принимается не келейно пятью-шестью людьми, а открытым голосованием большого жюри, в которое входят более 30 известных писателей, критиков, переводчиков, деятелей театра, музыки, искусства.

Читателям будет интересно узнать, какую книгу выбрала, например, их любимая актриса или любимый писатель. Цель — привлечь внимание к книгам. У нас будет также на сайте читательское голосование в форме краудфандинга: каждый читатель сможет отдать свой голос одному или нескольким писателям в финальном списке (10–12 книг), переведя сумму от 10 евро и выше; эти деньги получат непосредственно писатели. При этом победитель читательского голосования будет определяться по числу поданных голосов, а не собранной сумме. Еще на сайте премии есть рубрика «Литературные новости», здесь будет публиковаться информация о книжных новинках, ссылки на рецензии и писательские интервью, приглашения на презентации и чтения русскоязычных писателей по всему миру, будет работать и телеграм-канал.

— Вы не ограничиваете заявителей: но, вероятно, у издательств из России могут возникнуть опасения по поводу сотрудничества с премией, в оргкомитет и в состав учредителей которой входят те, кого российское государство считает преступниками. Не общались ли вы с коллегами из России на счет, и какова позиция премии в этом вопросе?

— Очень важный и больной вопрос. Писатели, оставшиеся в России, стали заложниками, они не смогут свободно публиковаться в подцензурных издательствах и журналах. Что делать тем авторам, которые остались там и не поддерживают войну, режим? Опять круг замыкается, как в советские времена: публикация в подцензурных изданиях для них по этическим соображениям закрыта. Они должны или писать в стол — или публиковаться в свободных издательствах на Западе, что уже автоматически их ставит в РФ под удар. Публикация «у врагов» их делает «иноагентами», а потом и «террористами».

Писатель и издатель в нынешней России должны сами для себя сделать этот выбор: или ты публикуешься в России в Z-издательствах (а других там скоро не останется, воздуха остается с каждым днем всё меньше, и неизвестно, за что завтра будут сажать из разрешенного сегодня) и тогда ты сам не захочешь участвовать в премии «врагов», или ты будешь публиковаться свободно на Западе — под псевдонимом или открыто, понимая и принимая опасность. Я не очень вижу здесь другие варианты.

— Эта премия, кажется, действительно ставит целью важнейшую задачу: преодоление возникающего разрыва между мировым литературным процессом и российским. Как писатель, живущий в Европе, но работающий на русском языке, — ощущаете ли вы, что западные коллеги понимают проблемы, с которыми сталкиваются авторы из России (как остающиеся в стране, так и за ее пределами)?

— Вы прекрасно видите, какое теперь настороженное и сложное отношение ко всему русскому в мире. Нужно дать литературе на русском языке новую жизнь. Особенно это важно для молодых: нужно дать им шанс быть увиденными, прочитанными и — если тексты достойные — переведенными. У писателей с именами всё еще как-то по инерции происходит, а для молодых выход на переводы практически закрыт. Западные издательства не хотят брать неизвестные имена, не хотят покупать кота в мешке и тратить большие деньги на переводы. Раньше выходило огромное количество переводов с русского, потому что издатели получали гранты из Москвы. Теперь это закончилось. Собственно премией являются гранты на переводы на английский, немецкий и французский. Особенно важно для западных коллег новое понимание, что нет «русских писателей». По-русски пишут писатели из Украины, Беларуси, Литвы и так далее по всему миру. Об этом заявлено в Декларации об учреждении. Актуальный дискурс о «постимперскости» и «деколонизации» литературы необходимо перевести в практическую деятельность — премия дает одну из возможностей перейти от слов к делу. Сейчас время создания нового типа русскоязычной культуры, свободной от «проклятия территории» и от русского «патриотизма», и осознающей себя частью мировой культуры. Премия — один из инструментов для этой работы.

— Вас как председателя жюри не можем не спросить. В вашей личной стратегии выбора: будут ли произведения, которые по факту своей тематики не могут найти читателя в России (например, на тему текущей войны или гендера), — иметь в ваших глазах бонус? Или, наоборот, современна та литература, которая пытается сохранить актуальность и выжить, но всё же получить читателя в России?

— Для меня лично критерием оценки литературной премии может быть только художественная ценность текста. Причем и письма из тюрьмы, и военный дневник могут быть гениальной прозой. Но нужно осознавать, что великие произведения могут не приходить в мир и годами, и десятилетиями. Задача премии — поддержать литературу сегодня.

Вся информация о премии доступна на сайте https://darprize.com/

Михаил Шишкин: “С писателя спрос особый. И за молчание тоже”

Интервью “Радио Свобода”, 19.06.2024

Новая книга Михаила Шишкина «Мои. Эссе о русской литературе» вышла в независимом издательстве BAbook. Писатель, известный своей бескомпромиссной позицией по отношению к путинской агрессии, на этот раз углубляется в историю русской литературы – чтобы посмотреть на нее сквозь призму катастрофы, пытаясь отделить от вольного слова налипшие куски государственного, имперского, колониального:

      – Le Monde называет вашу предыдущую «War or Peace» «великой книгой гнева». Жанр проклятий – давняя традиция, ещё со времён протопопа Аввакума – когда других слов не остается. Но новая книга – как раз вдумчивая, не гневливая; переучет, инвентаризация ценностей, того универсального и общечеловеческого, что у нас осталось. Что заставило вас сменить регистр? Это выглядит неожиданно, на общем литературном фоне, которому не до глубины.

      – Раз вы начали с моей книги „My Russia. War or Peace”, то нужно, очевидно, сказать и о ней. Она вышла сейчас на 20 языках, но не на русском. Я много раз пытался читать книги так называемых экспертов по России: они объясняли западному читателю и политикам, почему нужно строить мосты к Путину. Годами я пытался втолковать в моих публикациях и выступлениях, что мост к Путину – это мост к войне. Иначе не может быть, диктатура живет войной, это ее хлеб насущный, но здесь, на Западе, закрывали глаза на очевидное. В 2013-м году я призывал к бойкоту Олимпийских игр в Сочи, в 2014 году The Guardian опубликовал мое эссе “Putin’s black hole”, в котором я писал, что вместо души у этого человека черная дыра, которая засасывает в себя мир – уже тогда в этой дыре была Россия и Украина, и что в эту дыру засосет и Европу, и весь земной шар. Увы, на наших глазах мы все стремительно летим в эту тьму. Все эти годы я писал во всех главных газетах мира, что Россия уже в состоянии войны с Западом, что нужно бороться с агрессивной диктатурой, защищать человеческие ценности, помогать Украине выстоять.

В 2018 году я снова пытался организовать бойкот чемпионата мира – но и Швейцария, и все демократические страны послали свои команды гонять мяч перед диктатором, который терроризировал Украину уже четыре года. Путин понял всеобщее участие в его футбольных игрищах как всеобщее одобрение его агрессии в Украине. Дорога к 24 февралю 2022 года была открыта. Мне нужно было объяснить западному читателю Россию и ее войну. Поэтому я написал эту книгу по-немецки, она вышла в Германии в 2019 году. Последние две главы посвящены будущему, я рассказывал, что произойдет. Мы теперь с головой в этом будущем, увы, все идет по моему сценарию. Теперь эта книга выходит по всему миру. Только что я вернулся из Мадрида, где была презентация испанского перевода. Почему нет перевода этой книги на русский? Потому что мы – в гражданской войне. Тем, кто со мной по эту линию фронта, ничего объяснять не надо. А те, кто по другую, все равно не станут читать предателя. Предатели в России всегда хуже врагов. А здесь я кому-то еще могу что-то объяснить. Я делаю, что могу. Один читатель написал мне: «Ваша книга помогла моей любви к России не захлебнуться в крови украинцев». Людям важно знать, что есть другая, непутинская Россия, которая поддерживает Украину в ее борьбе против агрессии.

            – Историческая, или, точнее сказать, биографическая рамка вашей новой книги выбрана также не случайно…

– Сто лет назад все это у нас уже было: крах, война, эмиграция, строительство ГУЛАГа в отдельно взятой стране. Тогда это называлось великим переломом. Как это назовется теперь: «великий апдейт»? Пришло время все понять заново. Всем словам и понятиям нужно давать новые определения. Что такое Россия? Кто такие русские? Что понимать под русской культурой? О чем русский язык? Зачем русская литература? Что это вообще такое? Как могла произойти резня в Буче, если эти мрази изучали в школе Тургенева и Толстого? Мне казалось важным попытаться ответить на эти вопросы. Да, нужно посмотреть на все, написанное по-русски, через опыт происходящей катастрофы. Нужно разобраться с тем, что мы получили в наследство, что из этого оставить в архивном прошлом, что взять с собой в будущее. Нужно освободиться от колодок «патриотизма», которые надевает режим на своих крепостных. «Патриотизм – это рабство», – написал Толстой. Нужно освобождаться от этого рабства, от «долга перед царем и отечеством», и брать с собой из нашей литературы только то, что приближает нас к мировой культуре: умение критически мыслить, понимание ценностей индивидуальной свободы, осознание человеческого достоинства.

– Возможные формы сопротивления сегодня – перечисляете вы – эмиграция, свободное слово; когда не можешь говорить – молчание. Те, кто остались за железным занавесом, называют это сегодня «возведением этической стены» (стены не-сотрудничества с властью и т.д.) Это – действенный способ сопротивления, на ваш взгляд?

– Я вырвался из крепостной зависимости уже давно, ни недвижимости там, ни прописки, ни стариков-родителей. Поставил в известность мое московское издательство АСТ, что расторгаю с ними все контракты. Не знаю, продаются ли в России сейчас мои книги, и если продаются, то кто кладет себе в карман вырученные за мои романы деньги. Очень хорошо понимаю, как непросто тем, кто там остался, хоть занавес далеко еще не железный, но все к этому идет. Полное отключение от мирового интернета – дело времени. Стране, как заложнику, надевают на голову мешок.

Молчание – сопротивление или поддержка преступников? И молчать можно по-разному. На Страшном суде для «нормальных» людей и писателей будет, не сомневаюсь, две очереди. Тебя же никто не заставлял называться писателем, а назвался – извини, с тебя спрос особый. И за молчание тоже.

Про Z-писателей говорить неинтересно, там все понятно. Времена, когда «министерство правды» высаживало на каждой международной книжной ярмарке десант «патриотов», прошли. Слава богу, наконец, до здешних издателей дошло, что публикации Прилепина и других бойцов его «взвода» не имеют ничего общего со свободой слова. Это уже не люди искусства, это – щупальцы, которые лезут оттуда сюда.

Сложнее с теми авторами, которые открыто не осуждают войну, но поддерживают ее своим неосуждением. Например, известный на Западе Евгений Водолазкин. Я когда-то дружил с Женей и очень обрадовался, когда он в первый же день вторжения, находясь в Испании, на своем выступлении публично осудил агрессию России против Украины. Но потом он вернулся и не только не вышел из Совета при президенте по культуре и из Патриаршего совета по культуре, но в феврале 2024 года – после двух лет войны – был награжден орденом РПЦ, благоверного князя Даниила Московского. Было тяжело смотреть, как он с ревностными запутинцами Бондарчуком и Хабенским учреждает какую-то патриотическую премию. Не знаю, что он сам про это думает, но объективно он своим именем покрывает преступление. Мне это очень больно, но для меня он теперь – один из них. Такие писатели поддерживают войну своим именем и прекрасно это понимают. Это тоже делает их военными преступниками.

…Эмиграция и при предыдущем режиме была формой сопротивления: кто не мог уехать, уходил в эмиграцию внутреннюю. Да, для писателя замолчать – акт сопротивления, если другие способы борьбы невозможны. Но молчание молчанию рознь.

Громкое говорение не о войне – способ выживания многих оставшихся писателей. Они устраивают презентации новинок, участвуют в книжных фестивалях на Красной площади, организуют воркшопы для молодых авторов. Они ничего не говорят о войне, но война говорит о них. Томас Манн на примере Германии объяснил нам, почему диктаторский режим, ведущий войну, и культура несовместимы: «… На мой взгляд, книги, которые вообще могли быть напечатаны в Германии с 1933 по 1945 год, более чем бесполезны и не годятся для того, чтобы брать их в руки. От них несет кровью и позором”. То же самое касается книг, которые выходят сейчас в России. Неужели там этого не чувствуют? Принюхались?

– «Нужно выхаркивать из себя империю, как словесную слизь…», пишете вы. Если мы хотим измениться, придется произвести в том числе и грандиозную ревизию языка, очищать его от имперских, колониальных наслоений.

– Я много раз писал и говорил, что мы все дышали заразным воздухом тюремной страны, наш язык пропитался имперскими миазмами. Слова – это система распознавания “свой-чужой”. Если вы говорите: “На Украине”, “Прибалтика”, “великая русская литература” – вы мне чужой. Нужно выдавливать из себя империю по капле, по слову. Все «великое» прилепилось к литературе, культуре, науке во времена Сталина, когда «великий» русский народ начала изобретать радио, лампочку и все остальное.

Но империя – это не только осознанные или неосознанные «имперскость» и «колониализм», это прежде всего тоталитарность сознания. Противостояние тоталитаризму в России порождало сектантское озлобление. Сознание революционеров – изнанка имперского тоталитарного образа мышления. Борьба с этим недугом – самая трудная. В русской литературе один в поле воин был мой любимый Чехов. Он ненавидел узкую злобную нетерпимость, восставал против диктатуры «передовой» части общества, которая навязывала вкусы, мнения, оценки, выносила обвинительные приговоры без права на апелляцию. Чехов терпеть не мог самоуверенных гимназисток, знающих истину, и готовых за нее растерзать любого, причем готовых уничтожать прежде всего своих, тех, кто поближе. Они стали потом чекистками и расстреляли бы Чехова в подвале, проживи он подольше. Я практически не заглядываю в фейсбук. Это какая-то безразмерная кухня. Мне некогда. Но когда заглядываю, меня поражают коммунальные разборки своей «носорожестью». Носороги вырвались из пьесы Ионеско и крушат все подряд. Освобождение от империи – это освобождение от носорожистых чекисток тоже.

– В названии книги много раз повторяется «мой» – «мой Пушкин», «мой Толстой»… – в противоположность «нашему всему», надо полагать. Видимо, это – реакция на попытки уравнять русскую культуру с колониальной политикой? И, одновременно – способ защитить классиков от конъюнктурного обобщения?

– Режим поставил русскую культуру на линию огня по всему миру, но самый сокрушительный удар она, как всегда, получила от собственного государства. Сегодняшняя РФ – это фашистское государство. Неважно, что говорят в Кремле, важно, что они делают. А делают они фашизм. Какие чувства может вызывать страна, которая становится монстром, убивает, терроризирует, глумится? Ненависть. Прекрасно понимаю, почему в Украине с каждым днем войны, с каждой ракетой, падающей на Харьков или Одессу, растет ненависть ко всему русскому. Эмоциональный текст одной украинской писательницы, обвинявшей русскую литературу в резне в Буче, был воспринят неоднозначно, но в целом в мире понимали и принимали этот порыв чувств, хотя и не соглашались с огульным отрицанием всего русского и самого языка. Призывы не исполнять произведений Чайковского и Рахманинова вызывали на Западе отторжение, всем очевиден пример нацистской Германии: преступления совершали преступники, а не язык и не давно умершие композиторы.

Мне всегда было важно выступать вместе с украинскими писателями. С начала этой войны, после оккупации Крыма я неоднократно выступал в разных странах вместе с Андреем Курковым, Юрием Андруховичем, Сергеем Жаданом, Сашей Кабановым, Борисом Херсонским, другими украинскими авторами. Ведь это так важно показать, что мы, люди культуры, вместе противостоим наступающему варварству. И культура, и варварство не знают национальных перегородок. И мне больно смотреть, как украинские поэты, писатели, художники, музыканты, которые выступают на Западе за солидарность с деятелями культуры, поддерживающими Украину независимо от языка, попадают под каток ненависти у себя дома. Это реальность Украины, и не мне ее осуждать.

Однако позиция неприятия всех русских, даже тех, кто поддерживает Украину в ее борьбе, еще раз повторюсь, эмоционально оправданная в первые месяцы войны, на третий год войны уже помогает только путинской пропаганде. Русский язык не принадлежит диктатору и его убийцам, не принадлежит российскому государству и его территории. На нем создают культуру граждане разных стран: на каком языке пишет самая известная писательница Беларуси, нобелевская лауреатка Светлана Алексиевич? На каком языке пишет самый известный на Западе украинский писатель Андрей Курков? Любой язык – это инструмент создания культуры, путь к рождению в человеке чувства достоинства.

– А также – инструмент сопротивления…

– Свободная русская культура всегда противостояла преступному государству. История русской культуры – это история отчаянного сопротивления тоталитарным режимам, которые сменяли друг друга. Поэтому культура всегда рассматривалась режимом как главный враг, поэтому ее уничтожали и уничтожают. Культура – это форма существования человеческого достоинства, поэтому она всегда будет врагом режима в России.

…Больно видеть, что волна солидарности с Украиной в мире идет на спад. Я сейчас в мае выступал на одной площадке с Римским Папой Франциском – в Вероне, на Arena di Pace. На эту “Арену мира” пригласили известных деятелей культуры из разных стран, но никого из украинцев. Сотни флагов, в том числе палестинские и израильские – и ни одного украинского. Вот реальность. Кажется, я единственный, кто говорил перед 30 000 человек о том, почему нужно воевать со страной-агрессором и поддерживать Украину прежде всего оружием.

Грустно все это. Но только придает сил и ярости делать дальше мое дело – мы же на войне культуры против варварства, и в России, и в Украине, и в Израиле, и по всему миру. Мы все теперь на войне. Это раньше война была там, где линия фронта, теперь война всюду. Я часто получаю угрозы. В одном мейле из Германии мне написали по-русски: «Шишкин – предатель. Смерь предателям». И что мне теперь, замолчать? Присоединиться к хору молчащих? Если я буду молчать, то в чем тогда смысл моей жизни?

– В России не было собственных Возрождения и Реформации, как вы совершенно справедливо замечаете в книге. Возрождение – это не только прививка культурой, но прививка этикой. Можно ли, по-вашему, задним числом преодолеть этот разрыв?

– Россия все время проваливается в дыру во времени. Весь мир идет вперед, одна эпоха развития сменяет другую – Возрождение, Просвещение, попытки построить демократическое общество. Россия, когда пытается вырваться из прошлого – каждый раз скатывается в ту же яму. Между Россией и современным миром лежит историческая пропасть. Это пропасть ментальная, психологическая – между племенным сознанием и индивидуальным. В 21 веке человек сам отвечает себе на главный вопрос: что есть добро, а что зло? Только он сам несет ответственность за решение. Если я вижу, что мой народ, моя страна несет миру зло, я буду против моего народа и против моей страны. Большинство населения России идентифицируют себя со своим племенем, которое по определению является носителем добра, а остальные народы – носителя зла, враги, которые хотят нас уничтожить. Племя всегда в состоянии войны со всем миром. И никакой ответственности никто из обычных людей в принципе нести не может, все решения принимает вождь, царь, президент. Этот цивилизационный разрыв можно преодолеть только просвещением. Единственный инструмент – культура. Но любой режим в России делает просвещение невозможным. С детского сада, в школе и в средствах массовой информации в детях воспитывается только «патриотизм» – любовь к родине и вождю. Мальчики – будущие солдаты, девочки – медсестры. Помните  фотографии детей в колясках, которых матери на 9 мая одевают в гимнастерки и галифе? Эти матери читают своим деткам Чуковского – и не понимают, что везут их тараканищу на съедение. Детей будут учить математике и правилам русской орфографии, но не свободному независимому мышлению. Режиму не нужны «умники». Племенному сознанию неизвестно критическое мышление, его нужно воспитывать, но воспитывают совсем другое: нужно думать строем. Не можешь думать в ногу – научим, не хочешь – заставим.

И вот мы опять живем в Золотой орде. У нас есть хан, а все остальные – его рабы. Нет ни конституции, ни законов. Есть только воля верховного начальства. Кто недоволен – должен или молчать и подчиняться, или бежать из страны. Нет никакой частной собственности. Тебе что-то принадлежит, пока ты предан своему начальству. Как только ты теряешь лояльность – теряешь все, что не успел спрятать на Западе.

Миллионы людей покинули за путинские годы Россию и нашли применение своим талантам на Западе, вписались в демократическое устройство общества. Русские не рождаются холопами – такими их делает система. Вот как изменить систему? Над этим вопросом мучатся поколения русских «умников». Эта гражданская война идет уже третий век, и мы всегда проигрываем. Вот опять проиграли.

– В главе о Пушкине вы фиксируете момент разрыва, когда сложилась странная социальная конфигурация: общество о двух головах. Одна – на тонкой шейке европейская головушка; и вторая, буйная государева секир-башка. Голова европейская так и осталась дичком, не пошла в рост – за 200 с чем-то лет. Будет ли шанс вырастить эту головушку?

– Я вообще оптимист. Я убежден, что все страны и народы рано или поздно придут к правовому государству. Демократия рано или поздно победит уже потому, что намного приятнее жить в государстве, где охраняются права слабого. Другое дело, что некоторые народы идут по этому пути скорее, чем другие. Моему народу предстоит еще долгий путь к демократии, тем более что мы ходим кругами.

В закупоренной стране развитие культуры, гуманитарных идей замораживается. Холопская покорность не способствует научным и техническим достижениям. Ведь не ради культуры Петр прорубал свое окно в Европу – ему нужны были западные военные технологии для войны с тем же Западом. Но технологии не живут отдельно от людей. Вот и хлынули из-за кордона все эти гастарбайтеры из европейского просвещенного XVIII века и прихватили с собой слова и идеи – свои liberté, égalité, fraternité. Так в России появились «русские европейцы», которые объявили войну патриархальному монгольскому режиму. Для большинства населения мы, «русские европейцы» – подлые изменники, которых только СМЕРШ исправит.

Дважды в этом противостоянии мы побеждали. В феврале 1917 года была объявлена парламентская республика, но ее тотчас же смела другая Россия. Русская история использовала марксистов «втемную», чтобы восстановить с их помощью привычный поколениям порядок. Сталин всех марксистов расстрелял и восстановил ордынскую пирамиду власти, закрыв страну, как банку с консервами.

Крышку с закупоренной страны приоткрыл уже при нас Горбачев, и в 1990-е история повторилась. Свежий воздух фатален для режима. Но попытка построить демократию в России опять обернулась для широкого населения отсутствием порядка и крепкой власти, «дерьмократией». Недавно я посмотрел интервью, которое немецкое телевидение снимало на улицах Москвы в августе 1991 года, когда путч только что провалился, и я там увидел себя в толпе «победителей» – юного, тридцатилетнего, с черными волосами. Я сказал тогда в камеру: «Я счастлив, что мой сын Миша, ему три года, будет жить в свободной демократической стране». Так и получилось в конце концов, Миша вырос, но живет он теперь в Германии.

Оптимист скажет: в 1917-м году свобода продлилась несколько месяцев, в 1990-е – несколько лет, и когда-нибудь, через поколение или через десять поколений, но обязательно страну «раскупорят» в очередной раз, и тогда попытка построить правовое государство на брегах Невы и Колымы продлится еще подольше.

– В той же главе вы замечаете, что из инструментов свободы у есть только слова, но и они способны совершить революцию в умах. В путинской России слова (пропаганда), однако, произвели нового коллективного убийцу. «Мы – нация слов»: нет ли тут, кроме повода для гордости, еще и какого-то изъяна: может быть, это неправильно – быть так центрированными на слове? Так верить ему?

– Слова везде, не только на нашей исторической, способны творить что угодно. Слова – это тела идей. Высокие идеи сменяют одна другую – природа не терпит пустоты. Natura abhorret vacuum. Блез Паскаль был одним из самых важных авторов для Толстого, он постоянно цитирует его в «Круге чтения». Паскаль писал о пустоте в человеческой душе, что этот вакуум «богоподобен». Эта космическая дыра в каждом из нас настолько велика, что ее нельзя заполнить ничем, по Паскалю, кроме самого Бога.

В земной природе нет идей. Подобно инопланетным существам из horror-блокбастеров, они появляются из космической пустоты Паскаля и вторгаются в человеческие души. Великие идеи живут в людях и размножаются с помощью самых красивых слов, но питаются они, увы, ненавистью, кровью и смертью. Я боюсь, что в России не осталось ни одной, даже самой прекрасной идеи, которая не была бы оклеветана и изнасилована.

Которая не превратились бы в России во зло. Конечно, не только в России. Но призрак коммунизма убил больше людей по всему миру, чем религиозные конфликты. Какие замечательные слова приходили в Россию с Запада, но при переводе заражались какой-то особой гнилью и начинали означать что-то совсем другое. В начале ГУЛАГа были красивые слова об освобождении человечества, о светлом социалистическом будущем, о братстве всех людей всех стран. В начале путинской диктатуры были красивые слова о демократии, о правовом государстве. Идеи каждый раз имеют разные названия, но красивые слова снова и снова становятся источником насилия, войн, убийств. Похоже, мои соотечественники особенно подвержены этой болезни.

Но на самом деле жизнь в России приучает не верить словам. Никаким. Вспомните, что самые замечательные слова: «демократия», «конституция», «свободные выборы» и тд. и тп. – уже были в СССР. Кто читал Сталинскую конституцию 1936 года? Почитайте главу, где гарантировались свободы и права советских людей! Я хочу в такую страну! Только в реальности эти слова были синонимами таких слов как «пайка», «вохра», «доходяга», «ссучиться». Красивые «демократические» слова уже один раз обманули советский народ, строителя коммунизма. В 90-е вся эта риторика обманула население России еще раз.

     Русская пирамида с царем наверху – прочная конструкция. Она держится не словами, а на личной преданности каждого своему надсмотрщику, который предан своему надсмотрщику и так далее до самого верха. Слова в этой системе власти не играют вообще никакой роли. Россия держится не на словах и не на писанных законах, которые все нарушают, потому что это ненастоящие законы, а на одном неписаном законе силы, и этот невидимый закон все видят и стараются ему следовать, а кто его нарушает, плохо заканчивает.

   Все слова в России давно изнасилованы самым непотребным образом и означают что угодно, кроме того, что они должны означать. В моем детстве одной из любимых книжек была сказка Джанни Родари «Джельсомино в стране лжецов». Там, кто не читал, пираты захватили страну и заставили всех врать, вместо хлеба говорить чернила и так далее. Родители тоже эту книгу любили – слова были те же, но взрослые читали в них совсем другое. Мы жили в СССР, теперь страна называется Российская Федерация, но пираты – все те же. Паскалеву «богоподобную» пустоту в России начальство разрешает населению заполнять только смертью за царя и отечество.

Для того, чтобы взять изолгавшиеся, дохлые слова и сказать что-то живое, настоящее, и нужна литература.

– Гоголь описал мертвенность русского существования. Птица-тройка; она же – Бытие-смерть. Которое убивает, машет палицей направо и налево; но при этом в каждом действии – влечение к собственной смерти; «русские любят смерть» – так ли можно понимать вашу главу про Гоголя?

– «Русские любят страдать», «русские любят смерть». Глупые слова. Люди хотят жить. Вопрос только – как? Русская жизнь проснулась вот на этой фразе: «Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человечества уязвлена стала.» Дальше из поколения в поколение передается завет: так жить нельзя. Белинский и Гоголь спорят до сих пор: необходимо переустройство общества на демократических принципах, говорит один. Если не изменить человека, то и общество не изменится, возражает другой: «Нужно вспомнить человеку, что он вовсе не материальная скотина, но высокий гражданин высокого небесного гражданства. Покуда он хоть сколько-нибудь не будет жить жизнью небесного гражданина, до тех пор не придет в порядок и земное гражданство”. Изменить человека, по Гоголю, может только вера в добро, в Христа. В сожженном и ненаписанном томах «Мертвых душ» Гоголь хотел открыть России ее спасение: на примере Чичикова он собирался показать преображение русского человека, и путь этот вел через очистительное страдание на сибирской каторге к обретению Христа. Этот ненаписанный третий том потом всю жизнь дописывал за Гоголя Достоевский. Результат мы знаем. Гоголевская Русь-тройка мчалась в прекрасную Россию будущего, а примчалась в чудовищный кровавый русский двадцатый век. И теперь мчится дальше в очередную катастрофу. В споре Белинского и Гоголя оба проиграли. Русские любят жизнь, но не получается.

– Глава о Достоевском выглядит по-особенному: фактически выходит, что именно он – вдохновитель нынешних идеологов «расширения пространства»; Достоевский выглядит у вас предтечей нынешних бесов и единственным, кто был бы сегодня в одной компании с Z-патриотами…

– Достоевский не единственный, но про других я не стал писать.

Мой Достоевский и Достоевский студентов Славянского семинара в Цюрихе – даже не однофамильцы. Люди часто видят только то, что хотят видеть. Так, на Западе видели какого-то другого Ленина, какого-то другого Путина. Тем более это касается Достоевского. Почти все слависты, с которыми мне приходилось в жизни общаться, признавались, в что в начале их любви к русской литературе было чтение Достоевского. Что было бы, если бы они больше узнали о его изнанке – об антисемите и православном фашисте? Боюсь, количество славистов в мире резко бы сократилось.

«Русская идея» Достоевского начиналась безобидно. Он шел по стопам Гоголя: никакая общественная система не изменит жизнь человечества, пока оно не придет к Христу. Но тут возникла заминка: Христы бывают разные. Здесь и рождается «русская идея»: только в православии сохранилась истинная вера, только русские – избранный народ. Миссия русского человека – осчастливить истинной верой остальные, погрязшие в католичестве и прочих ересях нации. Россия – Христос народов. Царское государство и его армия – инструмент, которым нужно нести ближним и дальним нашу «всечеловечность» и «мировую отзывчивость». Его ненависть к евреям скорее не бытовая, а идеологичная: Достоевский остро чувствовал в иудейском мессианизме угрозу для своей «русской идеи». Как могут сосуществовать два народа, избранные Богом? Избранный народ может быть только один. Его яростные выпады против иудаизма неизбежно порождают подозрение, что Достоевский испытывал к евреям нечто вроде скрытой зависти. Должно быть, сама мысль была для него невыносима: если евреи уже 40 веков — избранный народ, то кто же тогда мы, русские, – самозванцы?

– И все же вы находите слова оправдания для Достоевского: вы показываете его заблуждающимся человеком. Может быть, Достоевский важен нам сегодня именно как пример опасных иллюзий всечеловечества, за которым стоит желание доминировать (не будем забывать, что Достоевский в начале жизни был для царской власти точно таким же иноагентом?)

– Речь не идет об оправдании, нет. Для человека, искренне ненавидевшего евреев, поляков, немцев, швейцарцев, крымских татар и так далее по списку все нации, за исключением выдуманного им «народа-богоносца», у меня лично нет оправданий.

Взгляд на русскую литературу сквозь призму этой войны необходим, чтобы увидеть в ней то, что принадлежит истории, но чему не может быть места в новой литературе на русском языке. Например, «русской идее» Достоевского. Но мировая культура – это мост, ведущий человечество в будущее, и опоры этого моста – литература, музыка, искусство. Без Достоевского этот мост рухнет, как рухнул бы он без Гомера, Шекспира или Джойса. Достоевского нужно не бойкотировать, а внимательно критически читать, понимать и переосмысливать со всеми его заблуждениями, с его «слезинкой ребенка» и православным крестовым походом против европейской цивилизации. Любить его совсем необязательно, но читать нужно, только не забывать после мыть руки.

Мировая литература – инструмент для подготовки главной революции человеческого рода: перехода от племенного сознания к индивидуальному, от «я», растворенного в «мы», к принятию на себя ответственности за выбор между добром и злом не в согласии со своим народом и своим государством, а со своей совестью.

«Литературоцентричность» России – миф советских времен. Настоящая литература противопоказана холопскому мироустройству. Задача литературы – освобождать сознание от догм, учить критически мыслить, объяснять, что такое человеческое достоинство.

У Марины Цветаевой есть поэма «Крысолов». Ее сюжет повторяет известную легенду, но трактовка у нее своя, «цветаевская»: крысы, бургомистр — символ земного быта, символ наших пороков, символ непонимания настоящих ценностей бытия. Крысолов — метафора поэзии. «Быт не держит слово Поэзии, Поэзия мстит…»

Цветаевское понятие «Поэзия» – это то, что делает человека личностью. Холопы порождают диктатуру, а диктатура порождает холопов – из этого порочного круга есть только один выход – через просвещение, через цветаевскую «Поэзию». Если не искать этот выход, если дать преступному государству превратить инструмент преобразования сознания в инструмент порабощения мышления – «Поэзия мстит». Тогда наступает катастрофа, в которой мы находимся. Настоящая литература кажется слабой, потому что она о человечности, которая беззащитна перед властью, насилием, хамством, оружием. Каждая настоящая книга – это ноева скорлупка для надежды, света, человеческого тепла. Но поэзия, как мы видим, умеет мстить.

– До того, как Толстой стал пацифистом, он черпал свои идеи – для «Войны и мира», например, из Жозефа де Местра; о том, что война есть нечто «естественное» и не зависит от воли людей (об этом эссе Исайи Берлина «Еж и лиса»). Однако он же – и наш первый пацифист. Вы ничего не пишете, однако, ни о колониализме-имперстве Толстого, ни о его пацифизме…

 – Воскресни сейчас Толстой, уверен, не было бы более ярого врага у путинского режима. И если уж кто-то был против «колониализма-имперства», так это поздний Толстой, автор статей о «патриотизме». Если в чем-то можно выдвинуть ему серьезное обвинение, то тогда – в его искренней вере в русского мужика, в то, что тот и так знает правду и никакое западное образование ему не нужно. Толстовское отрицание цивилизации, культуры как таковой, с нашим опытом русского двадцатого века абсолютно неприемлемо. А про пацифизм, непротивление злу и пр. Чехов замечательно сказал. После визита к Толстому он записал: «В электричестве и паре больше любви к людям, чем в неядении мяса и непротивлении…» Толстой мне важен другим – своим единоборством со смертью. Об этом мое эссе «Толстой и смерть».

– Неожиданно вы выбираете из советских писателей одного Пришвина – который, сохраняя внешнюю лояльность, все эти годы вел дневник, который и стал после смерти его своеобразным «оправданием».

– Пришвин – советский преступник. Если бы произошло чудо и состоялся Нюрнбергский трибунал над сталинским режимом, тот самый «Московский процесс», о котором мечтал и писал Владимир Буковский, то на нем судили бы и «совписов» во главе с Фадеевым (чудо так чудо). Так в Нюрнберге был осужден никого лично не убивавший Вильгельм Вайс, главный редактор «Фёлькишер Беобахтер». «Совписы», «инженеры человеческих душ» срамили русский язык, бесчестили писательское призвание, воспевая палача и его преступления. Они должны были получить заслуженное возмездие. И Пришвин – один из них. А его дневники – покаяние преступника, осознание им вины и обращение к потомкам с просьбой простить.

– Вы предлагаете одну из самых, на мой взгляд, привлекательных утопий: создать свободную Россию на выезде, Россию виртуальную, свободную в слове. Но может ли русская культура, «в которой есть Чехов и Рахманинов, но нет ни Путина, ни Пригожина», существовать вне территории? И вне общества?

– А что мы делаем? Мы разве не существуем? Вне ТОЙ территории, вне ТОГО общества.

Если страна уничтожает свою культуру, значит, нужно спасать культуру страны отсюда. Ответственность теперь лежит на нас, уехавших. Задача сейчас – сохранить часть мировой культуры, созданной на русском языке, для будущего. Никто, кроме нас, это не сделает.

Когда Томас Манн приехал выступать в американский университет, студенты сказали: «Зачем нам изучать язык и культуру страны, которая ведет захватническую войну?» Этот вопрос теперь задают всем нам, тем, кто связан с русской культурой и русским языком. Как Томас Манн боролся за достоинство немецкого языка и немецкой культуры, так мы теперь должны защищать достоинство нашей культуры, которую путинский режим подставил под удар по всему миру.

В 2013-м году, еще до аннексии Крыма, я выступил с открытым письмом, в котором отказался представлять на международных книжных ярмарках Российскую Федерацию. Я заявил, что хочу и буду представлять другую, мою Россию, свободную от узурпаторов, страну, защищающую не право на коррупцию, а права личности, страну со свободными СМИ, выборами и свободными людьми. Увы, такой страны до сих пор нет на карте. Дети любят свою мать, даже если она пьяница и бьет их. Может быть, они любят не столько самого конкретного человека, сколько саму идею, что у них есть мама? Я ненавижу режим в России, но мне нравится идея иметь цивилизованную, демократическую родину, пусть она и не может существовать оффлайн.

Раз кто-то читает сейчас эти строчки, значит наша страна, которой нет на карте, существует.

– Нравственное возмущение властью в России никогда не переходит в коллективный политический поступок (как в Украине). Участие в политике – универсальный рычаг для пост-тоталитарного общества. Признаете ли вы новый демократический опыт, сложившийся уже в 2000-2020х годах – в качестве существенного?

– Участие в политике – естественное состояние свободного человека. Демократия – это когда я знаю, что могу влиять на власть и пользуюсь этим инструментом. Вот пример, как это происходит. Я годами бодался со священной швейцарской коровой – нейтралитетом. И в публикациях, и в выступлениях пытался донести до швейцарцев, что на войне нельзя быть нейтральным, нужно принять сторону Украины, Европы, цивилизованного мира.

И вот первое, что я услышал утром, когда началось февральское вторжение, это заявление швейцарского правительства: мы – нейтральная страна, и мы не будем поддерживать санкции в отношении России! Вот так пытаешься пробить стену непонимания, но просто разбиваешь голову. Что делать? Пробивать стену дальше! На следующий день, 25 февраля, я выступил по швейцарскому ТВ на главном политическом ток-шоу «Арена», где сказал, что эпоха нейтралитета прошла, и еще раз объяснил всей стране, почему мы должны всеми способами поддерживать Украину. Буквально через день бундеспрезидент заявил, что Швейцарская конфедерация присоединяется к санкциям против России. Вот так работает демократия: через СМИ нужно влиять на общественное мнение, на избирателей, а опросы общественного мнения влияют на решения властей. Это были мои пять копеек в общую победу, просто никогда не надо сдаваться!

Навальный пытался бороться с российской властью «швейцарскими» методами. Он хотел вывести новый в России вид населения: граждан, сознательный электорат. Алексей стал символом мирного протеста. Ненасильственная смена власти через демократические выборы казалась еще возможной. Я провел тогда полтора года в Москве, во время «белоснежной» революции; мы снимали квартиру в Измайлово, ходили на митинги на Проспект Сахарова. Результат: против насилия ненасильственный протест обречен. То же самое мы видели в Беларуси. Уничтожив Алексея, режим уничтожил саму идею мирного развития, власть сама толкает протест к оружию. Возможно ли вооруженное сопротивление диктатуре? Приведет оно к победе демократии? Или к новой диктатуре?

            Для того, чтобы вырваться, наконец, из прошлого и сделать шаг в будущее, сейчас должны быть выполнены самые необходимые условия: военное поражение режима, признание национальной вины за эту войну, «нюрнбергский процесс» над военными преступниками. Сколько шансов у такого развития событий в обозримое время? Военные преступники сами посадят себя в тюрьму? Можно сменить царя, распустить правительство и думу, но на кого в одночасье заменить население?

Нужно научиться признавать поражение – и не сдаваться. Когда начинается война, литература всегда терпит поражение. Книги беспомощны против пушек и ракет. Все мои книги или книги, написанные моими коллегами в последние двадцать лет, не смогли предотвратить этой трагедии, в которой мы теперь находимся. Когда идет война, нужны снаряды, а не романы. Но всякая война рано или поздно заканчивается. И вот тогда понадобится культура, литература. Между Украиной и Россией сейчас возникла огромная пропасть, наполненная смертью, болью, ненавистью. И с каждой ракетой, попавшей в жилые дома, это пропасть только растет и будет расти. Но рано или поздно война закончится, и нужно будет наводить через эту пропасть мосты. Скорее всего уже не нашему поколению, а следующему, или через следующему. Мне кажется, что этот мост первыми начнут наводить люди культуры – писатели, художники, музыканты. Именно они сделают первый шаг навстречу друг другу. Вот для этого будущего моста важно сейчас сохранить достоинство культуры на русском языке.

Беседовал Андрей Архангельский

Михаил Шишкин: “Почему мы, русские, здесь убиваем?”

Фильм Swissinfo, 7.03.2024

You can select English subtitles in the settings menu.

Он давал нам надежду. Теперь мы его надежда

“Новая газета. Европа”, 25.02.2024

Свеча хоть немного освещала путинский мрак. Ее задули.

В официальном сообщении он «умер». Между «умер» и «убили» разница в целую страну. Моей страны больше нет. Россия, которая вот так уничтожает своих лучших сыновей, не может быть страной людей. На земле людей этому бандитскому режиму нет места. Этого государства, именующего себя Российской Федерацией и несущего смерть и зло всему миру и своему населению, просто не должно быть.

Навального не могли не убить. Диктатура подразумевает молчание народа и всеобщее ликование при любом слове вождя. Режим видел угрозу себе в человеке, которого он попытался заставить молчать, заключив в тюрьму более чем на 20 лет. Они пытались его отравить – не получилось. Вот теперь добили.

В России официально нет смертной казни. Есть, вот она, и это только начало. Той преступной власти все равно, кого убивать – украинцев, свою молодежь, мобилизованную на «мясные штурмы», политических заключенных. «Красное колесо», о котором писал Солженицын, покатилось дальше.

Сейчас, после двух лет кровавой бойни в Украине при полностью уничтоженной оппозиции в России, трудно себе представить, что еще несколько лет назад Навальный мог участвовать в президентской гонке, выступать на предвыборных митингах по всей стране. Каким он мог бы стать президентом? Не знаю. Может быть прекрасным, может быть никудышным. Это можно проверить только одним способом: свободными выборами, на которых он бы одержал победу. Но для свободных выборов нужны свободные граждане. Демократия начинается с человека, который ощутил себя гражданином. Демократия начинается с человеческого достоинства.  Кем ощущает себя большинство населения России?

Никогда не забуду, как после одного предвыборного собрания в провинциальном русском городе после выступления Навального, к нему подошел кто-то и сказал: «Алексей, мне нравится, как и что вы говорите, мне Вы нравитесь. Но сначала станьте президентом, потом я за Вас проголосую».

Все задаются вопросом, почему он вернулся в Россию, наверняка зная, что его там посадят в тюрьму? Да, он знал. Он был борцом. Он был бойцом. Он знал, что нужно идти до конца. Но это не было жертвой ради жертвы, он не шел на заклание, он шел побеждать. Он верил, что победит и заражал этой верой всех – и близких, и дальних. В России всегда те, кто свергали режим, были сначала его узниками. Так было и в революцию 1917 года, так было и с концом Советской власти. Советский режим, казавшийся несокрушимым, пал под книгами бывшего зека Солженицына. Тюремный опыт – всегда плюс для российского политика: прошедший тюрьму всегда ближе отечественной «массе избирателей», вся жизнь которых пропитана тюремной «культурой».

Политический расчет Навального оказался неправильным. Думаю, он был бы хорошим президентом для страны, только где взять ту Россию, в которой он смог бы стать президентом? Нет такой России.

Алексей не знал по-настоящему той страны, которой посвятил свою жизнь. Он вырос и стал политиком уже после развала СССР, в тот недолгий исторический период, когда в Россию пришла свобода, началась общественная и политическая жизнь, появились партии, свободная пресса. Для него это и была его страна, где все возможно. Он был политиком западного типа, который знает, что нужно бороться за голоса избирателей, быть публичным, открытым, отвечать за свои слова.

Русская политика делается совсем не так: нужно бороться за власть не на выборах, которыми все равно можно манипулировать, за властью нужно идти туда, где реальная власть. Давно и метко сформулировано, что русская политическая борьба – схватка бульдогов под ковром. Навальный не мог и не хотел быть одним из этих бульдогов. Он верил в то, что народ в России пойдет за ним. Это была очень наивная вера.

Активная свободная политическая жизнь, в которую окунулся Алексей в 90-е, была только рябью на поверхности русского океана. Или гигантского русского болота – кому какая метафора больше понравится. Он судил о людях по себе. Ему казалось, что если для него главная жизненная ценность – это права человека, его свобода, его достоинство, то и для других это тоже самое важное. Он верил, что людей можно переубедить, воодушевить, повести за собой. И за ним шли тысячи, десятки тысяч прежде всего молодых прекрасных девушек и юношей. Но страна шла в противоположном направлении.

Мечта режима – возрождение СССР. Страной правят те, кто строил свою карьеру и жизнь в советском КГБ. Их мечта – возрождение страны их молодости – осуществляется на наших глазах. В этой стране население послушно кладет голову на плаху, вздыхая, что царю видней. В этой стране нет места ни Навальному, ни молодым людям, которые хотят строить свою жизнь не в Гулаге, а на свободе.

Если бы Алексей знал, что произойдет после его ареста, что оппозиция полностью проиграет, что режим начнет подлую войну против Украины, а большинство населения будет эту подлость поддерживать, сделал бы он этот шаг снова и вернулся бы в Россию, чтобы сесть в тюрьму и дать себя убить? Не знаю. Но мне кажется, что да. Потому что всегда были, есть и будут люди, для которых есть вещи, которые важнее жизни.

Он нам всем помогал. Он своим существованием, своей готовностью не сдаваться и идти до конца, давал всем нам надежду. Теперь мы его надежда.

 Молчание наотмашь. Михаил Шишкин – о будущем русской культуры

“Cвобода”, 30.09.2023

Предположим, заговор “Валькирия” 20 июля 1944 года удается. Полковник Штауффенберг взрывает Гитлера. Новое военное правительство останавливает войну. Условием мира союзники называют денацификацию. Денацификацию Германии проводят партия и гестапо.
Депутинизацию будет проводить следующий Путин.

Всю жизнь я чувствовал под ногами твердую почву, и это была русская культура. Сейчас под ногами пустота.
Мадам де Сталь походя заметила: “Le silence russe est tout à fait extraordinaire: ce silence porte uniquement sur ce qui leur inspire un vif intérêt”. (“Особенно удивительно молчание русских: умалчивают они именно о том, что их живо интересует”).
Осенью 14-го года я прилетел на книжную ярмарку в Красноярск. Огромный праздник
литературы. Выглядело все как во Франкфурте. Так и должно быть в 21-м веке: мировая
культура располагается в Сибири как дома.
В тот год на моих выступлениях в Европе все вопросы и разговоры были о войне. На книжной ярмарке в России говорили о чем угодно, только не о войне. Всех страшно интересовал новый путеводитель по Древнему Риму. Кажется, я был единственный, кто говорил со сцены о наступившей катастрофе.
Это молчание было унизительно. Унизительно для всех: и писателей, и читателей. Это было последней каплей. Я не хотел больше возвращаться в это унижение.
За годы войны молчание стало оглушительным, после 24 февраля – нестерпимым.
Лавина слов не прекращается: “яблочно-книжные фестивали”, презентации новых
путеводителей по античному Риму, выпуски толстых литературных журналов, делающих вид, что все ОК, курсы “Теории и практики литературного мастерства”, workshopы для молодых писателей на актуальные темы: “Как строить сюжет”, “Конфликт, герои, стиль”. Лавина молчания. Молчание хором. Все это – один большой мастер-класс для русской культуры по молчанию.
Громкое говорение не о том – молчание наотмашь.
Молчание во спасение? Русская литература не спасла от ГУЛАГа, но помогала выжить в стране-ГУЛАГе. И вот снова спешит на помощь.
Цитата из фейсбука одного известного автора, выступающего на встречах с читателями в России:
“Публика на встречах – благодарная, ласковая, внимательная (от слова “внимать”). И вот еще что: год назад любое слово да даже звук о том, что творится вокруг, вызывало бурную благодарность. Спасибо, спасибо, что говоришь! Последнее время всё наоборот: спасибо, что не говоришь! Все уже всё знают. Поняли. И устали. Чем дальше от того, что и так окружает, тем лучше. Отвлечься и выдохнуть, хоть ненадолго.”
Молчание как способ выживания, молчание как воздух для дыхания.

Время и исторические обстоятельства меняют вкусовые рецепторы. Когда-то в юности русская классика не давала захлебнуться в совковой лжи. Книги на полках те же, рифмы не распускают объятий, буквы не разбежались, но слова означают что-то совсем другое, имеют другой вкус. Пытаюсь перечитывать любимых поэтов золотого века, а они все нафаршированы патриотической блевотиной.
Мы не можем не нести в себе следы державы, в которой выросли. Мы все, кто родился от Москвы до самых до окраин, родились и выросли в тысячелетней империи, и даже если мы ненавидим ее, мы дышали ее воздухом. И когда мы говорим о русской “имперскости”, “колониальности”, это звучит комплиментарно для этого бесконечного кровавого болота, ведь ставит нас в один ряд с Британской империей. Нужно осознавать, что страна и в 21-м веке живет по закону Золотой орды: сверху пирамиды хан, внизу – его рабы, без права голоса и собственности. И единственный смысл и идеология этого общественного устройства – сама власть и борьба за власть, а необходимое и достаточное условие существования – насилие.
Этот образ жизни огромной страны нельзя отменить никаким декретом, как нельзя отменить язык.
На протяжении жизни поколений тюремная действительность вырабатывала тюремное
поведение. С волками жить – по-волчьи выть. Это выражалось в языке, который призван был обслуживать русскую жизнь, поддерживая ее в состоянии постоянной, бесконечной войны и со всем миром, и с самими собой. Когда все живут по законам лагеря, то задача языка – война каждого с каждым. Если сильный обязательно должен побить слабого, задача языка – сделать это словесно. Унизить, оскорбить, отнять пайку, опустить. Язык как форма неуважения к личности. Язык как средство уничтожения человеческого достоинства. Такого вербального оружия, как мат, нет ни в одной другой “империи”. На этом языке, выражающем суть русской жизни, говорит тысячу лет и власть, и население. А язык русской литературы – это иностранная нашлепка на теле языка рабской пирамиды, которая появилась в 18-м веке, когда колонисты с
Запада принесли с собой нездешние понятия: Liberté, Égalité, Fraternité.
Давно отмечено, что российская власть подобна царю Мидасу: как античный царь превращал в золото все, к чему прикасался, так все, чего она касается, превращается в дерьмо и кровь. Они протягивают свои пальцы ко всему. Они хотят использовать Толстого, Рахманинова, Бродского. Они устраивают поклонение умершим, зная, что те не могут ответить, и им кажется, что отсвет классиков падает в этом случае и на них, на путинский режим, на их “СВО”.
Не сомневаюсь, Толстой послал бы бандитское лжегосударство на … и потребовал, чтобы по всей стране в каждой школе в кабинете литературы висели над классной доской вместо его портрета слова: “Патриотизм – это рабство!” Рахманинов сейчас бы давал благотворительные концерты в пользу раненых украинских детей. Бродский покаялся бы за свою позорную “брехню Тараса” и лекциями собирал по всему миру деньги на ВСУ. А вот Достоевский, с его православной всечеловечностью, боюсь, был бы ведущим на канале “Царьград”. 

После 24 февраля на протесты выходили лишь одиночки. Где теперь эти отчаянные прекрасные люди, вышедшие защитить собою достоинство своего народа и своей страны? В тюрьме или бежали. Народ безмолвствовал. Стратегия выживания поколений – молчание. Западные эксперты по России объясняли это страхом. Потом объявили мобилизацию, и мир недоумевал, видя, как сотни тысяч русских послушно идут на войну убивать украинцев и быть убитыми. Это уже не имеет ничего общего со стратегией выживания. Глубже, страшнее.

Хотят ли русские войны? Спросите у мобиков, которые бунтуют из-за того, что снарядный голод замучил – “нечем хохлов ебашить”. Население России заражено племенным сознанием. Эта детская болезнь человечества лечится просвещением. В современной цивилизации племя сменилось индивидом, в основе общества
стоит личность. Я сам несу ответственность за главное решение в жизни, что есть добро, а что – зло. И если моя страна, мой народ творит зло, значит, я буду против моей страны и моего народа.
В племенном сознании отсутствует само понятие личной ответственности за выбор добра и зла.
Родина-мать зовет! Сознание племени, окруженного врагами, всегда старался укреплять
любой русский режим – от “самодержавия, православия, народности” до “Славы КПСС!” и “Крымнаша”.

В отечественной политической жизни есть только два времени года: порядок и смута.
Народная мудрость поколений: если порядок, значит, царь настоящий, если смута – нет.
Победителя не выбирают. Сила – единственная русская легитимность. Проиграл чеченскую войну – Борька-алкоголик. Выиграл – царь в Кремле. Присоединил Крым – “есть Путин, есть Россия”. Не одолел киевских нациков – карлик в бункере за километровым столом.
Россия занимает территорию, на которой историческое время остановилось. Страна никак не может выбраться из прошлого в настоящее – изменение календаря тут не помогло.
Невзятие Киева, отсутствие победы в украинской войне – внятный знак: царь ненастоящий.
Страна замерла, когда танкам Пригожина оставалось до Москвы 400 километров, 300, 200… Вагнеровцев встречали в “освобожденном” Ростове цветами и мороженым. У него было все для того, чтобы объявить себя новым царем: сила, которой никто не пытался даже противостоять. Он был свой плоть от плоти: источал привычный русскому носу запах тюрьмы, из него изливалась родная речь. А главное – он был единственным из путинских “генералов” с пусть и маленькой, но победой в кармане.
Россия готова для нового царя, но новый царь еще не готов для России.

Увы, никто в Москву на “Абрамсе” не приедет.
В историческом смысле Германии повезло, что полковник Штауффенберг не взорвал Гитлера. Денацификацию проводили не гестаповцы, а оккупационные власти.
Натовские комендатуры не будут развешивать по городам российской глубинки плакаты с убитыми украинскими детьми: “Это ваша вина, это вина вашего города”, как это делали американцы в послевоенной Германии. На русской карте не найти Нюрнберга. Не будет русского национального покаяния. Постпутины не встанут на колени в Буче, Мариуполе, Праге, Будапеште, Вильнюсе, Тбилиси. Не царское это дело.
Соответственно, не будет и плана Маршалла. Зато будет handshake с первым же кремлевским властителем, который пообещает Западу контроль над ржавым ядерным арсеналом.

После одного предвыборного выступления Навального к нему подошел кто-то и сказал:
“Алексей, мне нравится, что вы говорите, и вы сами мне нравитесь. Но сначала станьте
президентом, и тогда я за вас проголосую”.
Чтобы ввести демократию в России, нужно сперва стать царем. Но стать царем – это значит стать царем. Актер играет роль, но не может ее изменить.

Для культуры на обозримое будущее РФ превратилась в зону радиоактивного заражения. Ректоры университетов, директора музеев и библиотек, режиссеры театров и кино, открыто выступив с поддержкой “СВО”, сделали себя военными преступниками. Но им можно не переживать. Люстрации не будет, а в наказание на Страшном суде они не верят. Разумеется, поддерживая войну, они спасали свои музеи, библиотеки, театры. “Поцелуй злодею ручку да плюнь”. Предавая себя, чтобы спасти театр, режиссер не сможет потом делать в театре то, к чему призван. Предательством нельзя спасти ни себя, ни театр.
Культура – это форма существования человеческого достоинства.
Можно отмыться от грязи и пота, но как отмыться от молчания? Где грань между молчанием во спасение и подлостью?
Полураспад стронция длится 28 лет, цезия – 30 лет. Сколько длится полураспад подлости?
Путинская война идет и против Украины, и против России. Культуру уничтожают. Страну
уничтожают. Народ безмолвствует и привычно кладет голову на плаху со вздохом, что царю видней. Молчанию можно противопоставить только слово. Свободное слово – это уже акт
сопротивления. В России можно или петь патриотические песни, или молчать. Или
эмигрировать. Эмиграция – это акт сопротивления.
Но и свободное русское слово, которое противостоит тюремной державе, – дышало ее
воздухом. Необходимо выдохнуть из легких воздух, пропитанный испарениями рабских
поколений. Нужно освобождаться от последышей империи в себе. Слова – это безотказная система распознавания “свой-чужой”. “На Украине”, “великая русская литература”, “Прибалтика”, “Московский улус”. Нужно выхаркивать из себя империю, как словесную слизь.
Может ли русская культура существовать вне территории? От эмиграции вековой давности нас отличает возможность пользоваться высокими технологиями. Я всегда думаю, каким потерянным, каким отрезанным от центров русской эмиграции – от Берлина, от Парижа – ощущал себя какой-нибудь литературный кружок в Харбине. А сейчас ты едешь в поезде в Африке и при наличии Wi-Fi находишься в центре русской культуры. Может быть, это шанс появиться “прекрасной России будущего”, в которой есть Чехов и Рахманинов, но нет ни Путина, ни Пригожина. Эта страна находится в виртуальном мире. И возможно, что оффлайн она в принципе не может существовать.
Моя Россия – это страна, объявившая независимость от державного сапога.
Для этой страны не нужна легализация, не нужны паспорта. Она легитимна дыханием
человека, который живет русской культурой. Столица русской культуры везде – там, где мы, ее носители, потребители, создатели. По всему миру.
Но сколько может жить язык в эмиграции? У нас есть опыт послереволюционного исхода: дети еще говорили по-русски, внуки – нет. У нас есть собственный опыт: дети с нами еще говорят по- русски, но будут ли внуки? Русских не хватает даже на третье поколение.

У русской эмиграции нет основы, которая позволила евреям сохранить себя в течение
тысячелетий. У евреев есть язык и Бог. У русских – только язык.
Значит, слависты будут изучать литературу на мертвом языке, как латинисты?
Население нашей исторической родины всегда будет производить родную речь, как кашу из волшебного горшочка, и никто не крикнет ему: “Не вари!” Приток свежей словесной крови из России не прекратится. В советской жиже завелись Бродский, Саша Соколов, Володя Шаров. Как река находит себе русло, так язык всегда найдет себе поэта.

Русская культура – для чего?

Вернуть достоинство русской литературе сможет только текст. Текст-искупление. И он должен быть написан не эмигрантом, а тем, кто сидел в окопе в Украине и задавал себе вопросы: кто я? Что я здесь делаю? Зачем эта война? Почему мы, русские, – фашисты?
Будет ли этот текст написан? Бог весть.

Интервью эстонской газете „Postimees“.30.05.2023

Ян Левченко, журналист

30 мая 2023

Среди писателей, пишущих на русском языке, Михаил Шишкин занимает особое место. Выдающийся мастер стиля и продолжатель эпических традиций русской литературы, в последние годы он много говорит о необходимости пересмотра ее «величия». По его мнению, унизительное поражение российского государства в этой войне – это ключевое условие выживания русской культуры. Rus.Postimees поговорил с писателем о его помощи швейцарской демократии, беспросветности русской истории и мире без Путина, который, оказывается, уже существует.

– На фестиваль Head Read раньше приезжали люди из России. Сейчас, разумеется, нет, ибо Россия превратилась в базу террористов. Но вы давно живете в Швейцарии и, наверное, вы здесь хотя бы поэтому. Как бы вы описали свою идентичность на этом фестивале? Представляете ли вы здесь кого-нибудь, кроме самого себя?

– Это вопрос, который я хотел задать организаторам фестиваля: они меня приглашают как кого? Всю жизнь я чувствовал под ногами твердую почву, и это была русская культура. Сейчас под ногами пустота. Сейчас нужно снова давать словам новые определения. Попытаться прояснить, что такое «русский» и «русская культура». Когда мы говорим: «Россия», какую Россию мы имеем в виду? Себя я ассоциирую с русским языком и теми, кто до меня писал на русском языке. Я вижу мою русскую культуру только как естественную часть мировой культуры. Но когда начинается война, культура терпит поражение первой. Все книги, которые я написал – разве они помогли предотвратить трагедию, в которой мы продолжаем сейчас жить? Полное ощущение, что писатели, которые писали по-русски о важности человечности, теплоты, понимания последние 20–30 лет, – лузеры. Сейчас единственная возможность вернуть достоинство русской культуре – это сделать так, чтобы главный враг русской культуры, то есть российское государство, потерпел поражение в этой войне. Мы должны не просто говорить: «Слава Украине!», но и делать все возможное, чтобы она победила в этой войне.

– Помогаете ли вы этому?

– Я живу на Западе и много лет пытался объяснить в интервью и собственных текстах, с кем Европа имеет дело. Люди в странах западной демократии читали многочисленных экспертов по России, которые им говорили, что надо строить мосты. Я же призывал к бойкоту Олимпиады в Сочи, но кто будет слушать писателя! Наоборот, «нам нужно дружить с Путиным»! Первая и лучшая в мире швейцарская демократия построила в Сочи шале (сборный дом близ хоккейной арены «Айсберг» ознаменовал также 200-летие дипломатических отношений между Швейцарией и Россией – прим. ред.). Результат этого «праздника спорта» – аннексия Крыма и война на Донбассе.

Прошло четыре года. Россия устраивает чемпионат мира по футболу. Казалось бы, всем ясно, что идет война. Тысячи убитых, раненых, лишенных крова. Снова я в прессе и по ТВ призываю к бойкоту. Но никто и слышать не хочет: а как же многомиллионные доходы и массовая футбольная эйфория! Все нации приехали в Россию играть перед Путиным в футбол. Он это понял как поддержку своей войны. И дверь в 24 февраля 2022 года широко раскрылась.

Первое, что я услышал, когда началось вторжение, это заявление швейцарского правительства: мы нейтральная страна, и мы не будем поддерживать санкции в отношении России! Вот так пытаешься пробить стену непонимания, но просто разбиваешь голову. Что делать? Пробивать эту стену дальше! И я 25 февраля выступил по швейцарскому ТВ на главном политическом ток-шоу «Арена», где сказал, что эпоха нейтралитета прошла и еще раз объяснил всей стране, что это война против всей человеческой цивилизации. Поэтому, когда буквально на следующий день бундеспрезидент сказал, что Швейцария присоединяется к санкциям против России, у меня возникало впечатление, что демократия все-таки работает. Я почувствовал, что сделал и свой вклад. Просто никогда не надо сдаваться!

– Чтобы Швейцария отказалась от нейтралитета – это очень серьезно…

– Демократия – это всегда борьба за демократию. Мне долго не удавалось донести мысль, что Европа воюет, по сути, с 2014 года. Лишь в феврале 2022-го все испугались ядерной войны. Швейцария увидела 70 тысяч беженцев и поняла, что это теперь и ее непосредственно касается. Раньше Россия касалась Швейцарии только в том смысле, что плохие деньги из России отмывались хорошими швейцарскими банкирами. Это происходило в 1990-е и 2000-е годы.

Демократический Запад мог по-настоящему помочь молодой демократии в России встать на ноги только одним способом, а именно: показать на своем примере, как работает правовое государство. Есть законы и их надо выполнять. Увы, Европа в целом и Швейцария в частности показали совсем другое: правовое государство, когда речь идет о больших деньгах – это фикция. Только при поддержке западных демократий, банкиров и адвокатов, систематически нарушавших закон, стало возможным становление криминальной диктатуры в России. Поэтому сейчас работа над ошибками состоит в поставках оружия Украине. Как можно скорее и как можно больше.

– Сейчас Запад что-то «должен», и он может решить проблему, приблизив то, что будет названо «победой». Но ведь в мирных условиях все может повториться снова. Может ли что-то воспрепятствовать этому?

– Я согласен, что человечество не учится на своих ошибках. Все будет зависеть от того, что будет после войны. Я оптимистичен в отношении Украины. Она обязательно победит, а мир поможет ей восстановиться. На восточной границе там будет построена гигантская стена. А вот то, что будет за этой стеной, делает меня глубоким пессимистом, о чем я написал в книге Мир или война, вышедшей по-немецки в 2019 году (Fritz Pleitgen, Michail Schischkin. Frieden oder Krieg. Russland und der Westen – eine Annäherung. Ludwig Verlag, München 2019, см. также эстонский перевод — прим. ред.). Последние две ее главы посвящены будущему. И, к сожалению, все, что я написал, сбывается.

Сейчас эта книга выходит на многих языках, вплоть до японского. Я не поменял ни слова, просто написал предисловие и послесловие. Я описал дальнейший развал империи – Российская Федерация так же беременна новыми государствами, как это было с поздним СССР. То, что у них немного шансов стать процветающими демократиями западного типа, по-моему, всем понятно. Кто будет там проводить свободные выборы? Кадыров? Кто там будет избираться? «Предатели», «иностранные агенты» типа Каспарова или Ходорковского или «настоящие патриоты» типа Стрелкова и Пригожина? Будет борьба за власть, будет хаос. Потребность в порядке будет такая, что все тут же скажут: нужна сильная рука! И актер на эту роль найдется. Запад опять поможет новым Путиным, потому что те пообещают контролировать эту ржавую свалку ядерного оружия. И русская история снова себя укусит за хвост.

– То есть механизмов, которые могут воспрепятствовать дурной бесконечности, нет?

– Я пока не вижу просвета. В Германии денацификацию проводили победители. Была внешняя инстанция – оккупационные власти союзников. Там было кому организовать Нюрнбергский процесс. Кто будет этим заниматься в постпутинской России, я не вижу. Военные преступники будут судить других военных преступников, сами себя? После конца СССР тоже не было ни десталинизации, ни «Нюрнберга» против КПСС. Восстановление диктатуры было просто делом времени. Представьте себе, что за денацификацию в послевоенной Германии отвечали бы высокопоставленные нацисты и гестаповцы! Это то, что произошло после развала Советского Союза – за построение новой России отвечали партийная номенклатура и КГБ. Какую новую Россию они могли построить? По своей природе диктатура требует врагов и войны. Что мы и видим.

– Вскоре после 24 февраля вы выступили с заявлением, где прозвучало: «Я хочу вернуться в Россию». Вы также назвали Россию своей страной. Но вы же давно не живете в России. Это была риторика, делающая извинения более убедительными?

– Как я уже сказал, теперь все время нужно объяснять, что мы имеем в виду, когда говорим: «Россия» и «русские», «русский язык» или «русская культура». Да я и сейчас готов вернуться в Россию, просто нет той России, куда я хотел бы вернуться. Для меня Россия всегда была страной русской культуры. Главный враг русской культуры — российское государство, которое время от времени побеждает. Сейчас оно опять победило, а мы проиграли. Те люди, для которых важна культура и которые остались там, должны либо петь патриотические песни, либо молчать. Даже если они не уехали, они все равно оказались в положении внутренних врагов.

Может ли страна русской культуры существовать вне территории? Я считаю, сейчас даже появился шанс освободиться от проклятия этой территории. От эмиграции вековой давности нас отличает возможность пользоваться высокими технологиями. Я всегда думаю, каким потерянным, каким отдельным отрезанным от центров русской эмиграции — от Берлина, от Парижа — ощущал себя какой-нибудь литературный кружок в Харбине. А сейчас ты едешь в поезде в Африке и при наличии Wi-Fi находишься в центре русской культуры. Может быть, это шанс появиться «прекрасной России будущего», в которой есть Чехов и Рахманинов, но нет ни Путина, ни Пригожина. Эта страна находится в виртуальном мире. И возможно, что оффлайн она в принципе не может существовать.

– К годовщине начала полномасштабной войны вы написали письмо украинскому другу, где назвали россиян рабами племенного сознания: «наши правы в любом случае». Что Россия из-за этого отброшена назад, очевидно. Но нет ли опасности, что эта деградация влияет и на всех остальных – как Украину, так и ее союзников?

– Почему же «отброшена назад»? Россия никак не могла выбраться из прошлого в настоящее. Это племенное сознание всегда старался укреплять любой режим. В каждом народе есть ментальные пережитки, например антисемитизм. Но государство может наказывать за него, а может поощрять. Когда-то в Германии антисемитизм был объявлен общественной нормой, и это привело к Освенциму. После войны норма радикально изменилась – и в Германии антисемитизм преследуется. Так работает воспитательная функция государства. В России племенное сознание вполне могло исчезнуть. В современной цивилизации основу общества составляет личность. Это значит, что я сам несу ответственность за решение, что есть добро, а что – зло. И если моя страна, мой народ творит зло, значит, я буду против моей страны и моего народа. Но в России все наоборот – как в том интервью Сергея Бодрова, где он продолжает играть «Брата». В племенном сознании отсутствует само понятие личной ответственности за выбор добра и зла.

Я часто думаю о своем отце. Ему было 18 лет, когда он пошел сражаться с немцами. Он верил в то, что защищает отечество, на самом деле его и миллионы таких, как он, использовали – он защищал режим, убивший его отца, мой дед погиб в ГУЛАГе. Отец всю жизнь гордился тем, что освободил Европу от фашизма. И никак не мог принять, что он принес освобожденным народам попросту другой фашизм. «Как это, мы фашисты?!», и так далее.

И Россию все эти годы пропаганда не просто не приближала к остальному миру, а напротив – отдаляла. Поэтому сейчас не было никакого резкого скачка назад. Просто обнажилась та цивилизационная яма, которая все эти годы углублялась. И чтобы хотя бы начать ее ликвидировать, нужен шок. Необходимо унизительное поражение. Необходимо признание национальной вины, всенародное покаяние. Но я не могу себе представить, чтобы будущие Путины, как немецкий канцлер в Варшаве, встали бы на колени в Буче и Киеве, и везде, где были русские танки – в Праге, Будапеште и так далее. Не могу себе это представить.

– Так называемые «хорошие русские», где бы и по какой причине ни оказались, всегда исходят из того, что уж они-то по определению «хорошие». Что человек, говорящий на таком – ТАКОМ – языке, просто не может быть плохим. Это эффект пропаганды?

– Мы не можем не нести в себе следы режима, в котором выросли. Мы все, кто родился в Советском Союзе, родились и выросли в империи, и даже если мы ненавидим ее, мы дышали ее воздухом. И когда мы говорим о русской «имперскости», «колониальности» это звучит даже комплиментарно для этого бесконечного кровавого болота, ведь это ставит наш улус (становище кочевников в Золотой Орде, позднее – родовая община и «своя» местность у различных тюркоязычных народов – прим. ред.). в одну компанию с Британской колониальной империей. Нужно осознавать, что мы и в XXI веке живем по закону Золотой орды: сверху пирамиды хан, внизу его рабы. И единственный смысл и идеология этого общественного устройства – власть и борьба за власть.

Русская империя никогда не существовала для своих подданных. Смысл тюрьмы не в том, чтобы заключенные были довольны жизнью. Все строится только на насилии. На протяжении жизни поколений тюремная действительность вырабатывала тюремное сознание: сильный занимает лучшие нары и оттесняет слабого к параше. Это сознание выражалось в языке, который призван был обслуживать русскую жизнь, поддерживая ее в состоянии постоянной войны и со всем миром, и с самими собой.

– И как это непосредственно отражается в языке?

– Если сильный обязательно должен побить слабого, задача языка – сделать это словесно. Такого вербального оружия, как мат, нет ни в одной другой «империи». На этом языке, выражающем суть русской жизни, говорит население. А язык русской литературы – это иностранная нашлепка, которая появилась в 18 веке. Улусу не нужна никакая литература – народ должен безмолвствовать, как сформулировал Пушкин. И слово – единственное, что противостоит этому «безмолвствию». Поэтому и литература в улусе – больше, чем литература.

Но нужно отдавать себе отчет в том, что и эта культура, которая противостоит улусу, дышала его воздухом. Отсюда «имперскость» и «колониальность» русской литературы. Например, мы привычно говорим: «великая русская литература». Мы почему-то не говорим о «великой эстонской» и «великой башкирской», разве что нехотя признаем какую-нибудь «великую английскую». Почему? Это пошло со времен Сталина, когда русские начали «изобретать радио». Тогда все «русское» стало «великим».

Или Петр, который тоже называется «Великим». Ведь не ради культуры свое окно в Европу он прорубал – ему нужны были западные военные технологии для войны с тем же Западом. Но технологии не живут отдельно от людей. Вот и хлынули в улус все эти гастарбайтеры из европейского просвещенного XVIII века и прихватили с собой слова и идеи – свои liberté, égalité, fraternité. Это было началом раскола улуса на «русских европейцев» и население, для которого Россия – святой остров, окруженный океаном врагов. И вот эти две России ведут войну друг с другом. В феврале 1917 года победила парламентская республика, но ее тотчас же смела другая Россия, для которой как раз правовое государство – это анархия и хаос. И для которой важнейший вопрос – настоящий царь или нет.

– Подменный, то есть самозванец…

– Ну да. Если царь настоящий – будет порядок, если самозванец – будет смута. Только победа может определить настоящего царя. Это единственная легитимация власти в России. Вот Сталин победил в войне – он настоящий, население его любит до сих пор. А Горбачев проиграл войну в Афганистане и «холодную войну» с Западом – он ненастоящий, его презирают. Русская история использовала марксистов «втемную», чтобы восстановить с их помощью порядок насилия, царящий в улусе. Восстановив улус, Сталин всех марксистов расстрелял.

В 1990-е история повторилась. Попытка построить демократию в России обернулась для народа анархией, хаосом, отсутствием крепкой власти, «дерьмократией». Недавно я смотрел интервью, которое немецкое телевидение снимало на улицах Москвы в августе 1991 года, когда путчисты проиграли. И я там увидел себя – юного, тридцатилетнего, с черными волосами. Я сказал тогда: «Я счастлив, что мой сын Миша, ему три года, будет жить в свободной демократической стране». Так и получилось в конце концов, Миша вырос, но живет он теперь в Германии.

– С тех пор как я прочел «Венерин волос» в 2005 году, при каждой встрече с вашими текстами меня охватывает чувство гордости за свое знание русского языка. Позже я прочел более раннее «Взятие Измаила» (2000). Россия там – страшный сон, от которого никуда не деться. В 1990-е эмиграция из России имела экономический характер, а у вас такой леденящий экзистенциальный ужас, который никого не удивил бы разве что в 2014–15 году, и то не факт. Вы уже тогда все видели?

– А как это можно было не видеть? Ельцин должен был доказать обманутому народу свою легитимность. В России выборы не дают легитимности – только победы. Ему сказали генералы: давай за три часа возьмем Грозный. Что было дальше, мы знаем (федеральные войска «зачищали» Грозный от сепаратистов с декабря 1994 по март 1995 – прим. ред.). Поэтому царь, пришедший на смену, должен быть начать победой. Ведь чем начал Путин? Взрывами домов. Ему нужен был предлог для победоносной войны. Об этом тогда открыто говорилось и в Думе, и по телевидению. На Западе никто не верил – разве может быть такое? Но в России всем было понятно, что убийство своих же людей ему нужно для войны. И после этого – геноцид в Чечне. Так Путин стал легитимным верховным ханом.

У меня во «Взятии Измаила» есть кусок, где героиня на нескольких страницах говорит, что надо уезжать. Если дети не уедут, внукам придется бежать. В 2007 году эту вещь поставил в театре «Мост» Георгий Долмазян (спектакль называется «Аттракцион» – прим. ред.). Когда я пришел на прогон, то спросил: «Может, уберем, может, не стоит так?» А он мне отвечает: «Михаил, подождите». И в прошлом году во время массового исхода многие постили у себя в соцсетях этот отрывок, текст которого был написан 25 лет назад.

– Для меня искусство очень важно, поэтому по обложкам запоминал, что «Взятие Измаила» – «Страшный суд» Ханса Мемлинга, а «Венерин волос» – «Воскрешение плоти» Луки Синьорелли. Это ведь ваш выбор был?

– Да, конечно, фреска Синьорелли играет важную роль в романе. Для начала она там подробно описывается. Но писатель полностью во власти издателя. Особенно на Западе – в России меня еще как-то слушали. В переводе нужно менять вообще все. Мой «Письмовник» выходил на тридцати языках, и я почему-то думал, что в каждом языке будет такое красивое старое слово (архаизм, обозначающий сборник образцов для составления писем на разные темы – прим. ред.). Но нигде нет. Везде переводчики и издатели придумывали что-то свое. Лондонский издатель мне написал: мы придумали классное название – The Light and the Dark. То есть подразумевается, что это такой ряд: «Война и мир», «Преступление и наказание», «Свет и тьма»… «Вам нравится?» – «Конечно, нет!!!» – «Просто поверьте нам, мы лучше знаем английский рынок!» И все. Ничего сделать нельзя.

– Вы больше стали публиковаться по-немецки. Почему? Такой же дрейф, как у Набокова?

– Нет, конечно. Он вынужденно перешел на английский. Писатель хотел осуществиться, а его русский читатель попросту исчез, дело шло к Второй мировой войне. Ему еще повезло, что он смог обрести нового читателя в англоязычном мире. У меня читатель пока еще остался. Может, он и не в России, а рассеялся по всему миру. Прозу я пишу только по-русски, потому что искусство писать – это искусство писать неправильно. Проза – отклонение от языковой нормы, которое возможно только на родном языке. А на иностранном языке нужно писать правильно. Вот я и пишу non-fiction, где пытаюсь объяснить западному читателю, что ему все эти годы вешали лапшу на уши всяческие Putin-versteher’ы, как у нас называют тех, кто призывал «понять российскую власть».

The Open Estonia Foundation event was entitled “What Will Happen with Russia and Who Will Carry the Responsibility? An Evening of Discussion with Writer Mikhail Shishkin,” and is part of the “Voices of Freedom” series. 25.05.2023

Михаил Шишкин: «Надо защитить Рахманинова от Путина.»

Интервью Deutsche Welle. 1.04.2023

Музыка Сергея Рахманинова – это жизнь, восторг перед красотой мира, радость, вера и любовь, уверен живущий в Швейцарии писатель Михаил Шишкин. 1 апреля – 150 лет со дня рождения Сергея Рахманинова.

Русский уроборос

 “Настоящая Россия”, 20.01.2023

N: Вот ты сказал, что новое начало в России невозможно, потому что она для этого должна сперва закончиться. Но есть аргумент, почему нетюремное мироустройство возможно и в России: по-другому быть просто не может. Это же закон природы, вот как всякая река впадает в конце концов в океан. Человечество развивается по закону очеловечивания. Когда-то слабому младенцу продавливали череп, а стариков переставали кормить, и это была норма. Но норма меняется. Слабый уступал сильному, теперь сильный должен пропускать вперед слабого. Произвол диктатора уступает место правовому государству. В мире, где твои права охраняют действующие законы, жить легче и приятнее, чем там, где у тебя в любую минуту могут все отнять и отправить к параше. Все человечество к этому идет, почему Россия должна быть исключением?

Ы: Самый главный русский спор, начатый Гоголем и Белинским, закончился 24 февраля 2022 года. Обе стороны проиграли. Ни вера в Христа не смогла оживить мертвые души, ни достижения европейской цивилизации вкупе с образованием и культурой не смогли «спасти Россию». Речь ведь шла именно о том, как изменить норму, очеловечить мертводушных, сделать холопов гражданами.

Общественная норма — это поплавок прожиточного минимума подлости. Жизнь везде подлая. Но в России за неподлость берут дороже. Гоголь заключил завет с неизбранным народом: «Нужно вспомнить человеку, что он вовсе не материальная скотина, но высокий гражданин высокого небесного гражданства. Покуда он хоть сколько-нибудь не будет жить жизнью небесного гражданина, до тех пор не придет в порядок и земное гражданство». Мертвые души должны были стать живыми во Христе, последовать за Чичиковым, который в третьем томе на сибирской каторге получил бы выстраданное русско-небесное гражданство. Но Чичиков взбунтовался против своего создателя и сжег себя в рукописи, как в срубе.

А вот Белинский пишет в своем вечном блоге оппозиционера: «Россия видит свое спасение <…> в успехах цивилизации, просвещения, гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их), не молитвы (довольно она твердила их), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а с здравым смыслом и справедливостью, и строгое по возможности их исполнение. А вместо этого она представляет собою ужасное зрелище страны, где <…> нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей!»

Бой супертяжеловесов по версии русской литературы: Внутреннее перерождение через Христа versus Общественное переустройство. Достоевский дописывал всю жизнь третий том Мертвых душ. Результат его творчества — кровавый пшик, страна пошла не за Алешей в монастырь, а за бесами в революционный террор. Авторы Вех выбросили на ринг белое полотенце. Заварилась такая каша на крови, которую до сих пор расхлебать не можем. Короче, ни Христос не помог сделать соотечественникам небесное гражданство, ни всеобщее образование с интернетом и открытыми границами не привели к успехам цивилизации, просвещения и гуманности. От всей европейской цивилизации они взяли себе только две буквы: V да Z.

N: Общепринятые нормы не падают с неба, их меняют люди. Не для всех в России критерием истины всегда было начальство. Человек сам себя меняет, ставит себе свои жизненные правила и этим делает другим общество. В августе 68-го те несколько человек вышли на площадь, зная, что они проиграют, ничего своей жертвой не добьются, но этот поступок что-то изменил в каждом из нас. Вспомни, ты был учителем, август, дача, путч. Ты поехал в Москву к Белому дому, и там на баррикадах были тысячи и тысячи. И еще ты встретил твоих мальчишек из 9 «Б», в котором ты был классным руководителем. Ты еще тогда подумал, что, может, ты и не такой плохой учитель, если научил их чему-то более важному, чем Plusquamperfekt. И ты сам, и они на глазах изменили страну. И сейчас собою меняет картину мира тот, кто выходит в России на площадь с плакатиком «Нет войне», чтобы сесть в тюрьму. Один чех когда-то написал про тех, кто вышел в 68-м к Лобному месту: «Семь человек на Красной площади — это, по крайней мере, семь причин, по которым мы уже никогда не сможем ненавидеть русских». Каждый, кто выходит сейчас против войны — еще одна причина не ненавидеть русских. Это единицы, но всегда кто-то должен быть первым.

Ы: Помнишь, в младшей школе нам училка читала басню про дуб и тростник. Для нас это была сказка, для нее — опыт выжившей. Весь мир в ступоре, почему власть гонит свой «электорат» в Украину убивать и подыхать, а «народ безмолвствует». Где миллионы в огромной России, вышедшие на улицы? Где забастовки? Русские действительно «нация рабов»? Миллионам по всему миру, вышедшим на демонстрации против войны, непонятно, что безмолвствие — это стратегия выживания поколений. Ты же знаешь, как все это происходит. В 30-м году наш дед был объявлен «подкулачником», потому что, когда забирали корову в колхоз, стал возмущаться. Остальные молчали и выжили, а его арестовали и он сгинул в ГУЛАГе. А мама в 82-м разрешила старшеклассникам провести вечер Высоцкого, хотя все ей советовали «безмолвствовать» — ее, директора, выгнали из школы с показательным скандалом, она этого не пережила, у нее начался рак. И таких историй — в каждой семье.

Если человек не сдается и не безмолвствует, власть его уничтожает. Так всегда здесь было, с самого начала, когда княгиня Ольга «от языка варяжска» устроила геноцид древлянам, а Александр Невский от лица своего хана выкалывал глаза восставшим новгородцам, русские святые, между прочим. И после них со всеми остановками — через Ивана Грозного к Иосифу Виссарионовичу и чеченским зачисткам, а теперь к геноциду украинцев, посмевших послать русский корабль. История России показывает, как работает принцип естественного отбора: наиболее активная и образованная часть населения последовательно элиминировалась собственным государством или эмигрировала. В России государство создано изначально завоевателями против туземцев. Варяги начали, Орда продолжила. Власть и народ друг другу чужие. Чужой всегда враг, его не жалеют. Над населением России проводится столетиями чудовищный эксперимент по селекции. Дубы вырывались, тростник размножался. Так поколениями вырабатывались качества, необходимые для жизни в зоне «ru». В русском «безмолвствии» сконцентрирована сила витальности, мощь выживания.

N: Но страна знала и свободу. Есть русский опыт борьбы за демократию и опыт победы. Весной 17 года, после действительно народной революции Россия была самой свободной страной в мире. Люди получили такие права, о которых другие народы и не мечтали, например, женщины: швейцарки добились подобного равноправия только спустя полвека. И в 90-е — это уже наш опыт — в России была свобода.

Это просто неправда, что русским демократия только на вырост. У всех диктатур только один враг — свободное слово. И оно в конце концов побеждало. И в русском поединке между Поэтом и Царем у последнего нет никаких шансов. И русские — не холопы от рождения, их такими делают. Развратить можно любой народ — вспомним немцев. Но немцы вырвали себя из прошлого, прошли через очищение. Нормой закона гитлеровское государство сделало газ «Циклон Б». Сейчас нормой в Германии стало преследование антисемитизма. Государство может растлевать, а может воспитывать. Антисемитизм есть везде, но одно дело его поощрять, другое — преследовать.

Русская власть последовательно развращает подданных из поколения в поколение — из людей наделали «орков». Единственная осознанная государственная политика последних двадцати лет — растление. Пропаганда сделала свое дело. Норма менялась все эти годы на наших глазах — в сторону новых сотен тысяч доносов. В России все зависит от власти — захочет — будут орки, захочет — станут швейцаристей швейцарцев. Нет нации рабов. Возьми миллионы эмигрантов, которые не только с легкостью вживаются в демократические нормы, но и своими «душою и талантом», не пригодившимися на родине, добиваются признания и успеха в открытом мире. Собери их всех вместе — получится та самая искомая «прекрасная Россия будущего».

Ы: Пропаганда дает всходы только на подготовленной почве. Большинству русских оказалось плохо в рыночной псевдодемократии. У людей поколениями все отнимали, давая взамен величие империи. За них думали, за них решали, ими руководили. Такую пустоту чувствует уволенный из рядов армии кадровый военный. Вдруг нужно брать на себя ответственность за свою жизнь, искать свой путь, самому думать. Люди затосковали по определенности, по порядку, по начальству. Наевшуюся после совковой голодухи страну охватила тоска. Русская тоска. Тоска по ясной картине мира. Тоска по границе, линии фронта между своими и чужими. Тоска по мудрому отцу-командиру. Тоска по великой победе. Тоска по величию родины. От этой тоски идет удушливый запах, как от солдатских сапог. Уже две попытки проветрить отечество, чтобы там можно было дышать, закончились только еще большим удушьем. В 17-м свобода продержалась лишь несколько месяцев. В 90-е с грехом пополам несколько лет.

Всякий раз, когда страна пытается ввести выборы, конституцию, парламент, она окунается в бандитскую анархию, а выныривает в тоталитарной империи. Русская история укусила свой хвост и заглатывает в себя все глубже и глубже. Гоголь посадил нас всех в птицу-тройку, летящую в будущее. Но его будущее — наше чудовищное прошлое, заваленный трупами XX век. Теперь он сравнил бы Россию с поездом метро, бегающими по туннелю туда и обратно: от конечной «Диктаторский порядок» до конечной «Демократический хаос», только обрыдлые вывески меняются. Мы проехали на этом поезде за сто лет от «Царской империи» в «Анархию 17-го», обратно в «Сталинский порядок» и оттуда в «Лихие 90-е». Теперь снова в другой конец, на станцию «Zа победу!» Можно предположить, куда поезд двинется дальше.

N: Значит, в следующий раз период, когда будет чем дышать, может продлиться еще дольше. Сорок лет в пустыне нужно умножить на русские зимы. Военные победы всегда укрепляли режим, поражения — приближали его кончину. Чем закончились Японская, Первая мировая, Афган? Чем закончится «СВО»?

Ы: Вторая мировая в Европе закончилась не с самоубийством Гитлера, а с полным и окончательным разгромом германской военной и государственной машины. Воробей — птица, Россия — наше отечество, смерть того, за кем носят чемоданчик с экскрементами, неизбежна. Депутинизация будет обязательно, но проводить ее будет новый Путин. И приведет она не к миру, а к «передышке похабного Бреста». Новые Путины должны будут доказывать свою легитимность победами. Если отечество терпит поражение — значит, царь ненастоящий. Сталину простили за победу все миллионы жертв. Горбачев — проиграл Афган, холодную войну с Западом — он самозванец. Путинскую крымскую легитимность закончили «хаймарсы».

Открылся кастинг на роль нового настоящего царя. И тот должен будет доказывать свое право на царство единственным признанным в отечестве способом — победой над врагами, с какими бы жертвами это ни было связано. Не Путин ведет войну с Украиной и миром, а вся русская система власти, регенерация которой происходит после каждого поражения и развала. В заповеднике истории сохранился дракон, меняющий аватары: то ордынский улус, то московское царство, то романовская империя, то сталинский СССР, то «управляемая демократия». В августовской эйфории 91-го поверилось, что это «чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй» утонуло в прошлом. Мы проехали без остановки десталинизацию, прогуляли Нюрнбергский процесс против КПСС, страна не вколола себе антидот от прожитого — и не новое, а старое начало сделалось только делом времени. Утопленника не похоронили, и он ожил. Улус очередной раз сбросил кожу. Этой системе нужны враги и война. И вот наша страна опять в войне со всем миром, которая никогда не кончается.

N: Все же не понимаю тезиса «после Путина будет Путин». Кажется, история такого не знает. После Николая Павловича был не Николай Павлович, после Сталина был не Сталин.

Ы: Диктатура и диктатор рождают рабское население, рабское население рождает диктатора и диктатуру. Мегалозавр и яйцо. Где здесь взяться новому началу?

N: Германия смогла начать себя заново — почему не сможет Россия? России жизненно необходим час ноль. Конечно, немцы оправдывались: да, Гитлер оказался сумасшедшим преступником, но мы ведь ничего не знали! Мы, das deutsche Volk, только такие же жертвы нацистского режима, как и другие народы! Рузвельт сказал: «Немецкий народ должен понять, что вся нация участвовала в беззаконном заговоре против современной цивилизации». И жителей Германии не только водили на «экскурсии» по концлагерям, их заставляли хоронить тела убитых и эксгумировать места массовых захоронений. По немецким городам висели плакаты со страшными фотографиями гор мертвых тел с надписями: «Этот город виновен! Вы виновны!».

Вот и населению России нужно будет раскапывать захоронения и смотреть на плакаты: «Вы виновны!». Всех, каждого военного преступника должно постичь справедливое наказание. Ни НАТО, ни Украина не проведут за русских настоящую денацификацию нашей страны. Мы сами должны очистить Россию от этого гноя. Без покаяния и национального признания вины никакое демократическое новое начало в России невозможно. Чтобы «подняться с колен», наша страна должна встать на колени и покаяться. С каждым днем, с каждой новой оборванной жизнью в Украине все больнее быть русским. Горечь и стыд. От имени моего народа, моей страны, от моего имени совершаются чудовищные преступления.

Ы: Коллективная ответственность ведет к децимации. Коллективную вину тоже проходили: виноваты все буржуи, виноваты все евреи. Каждый человек должен ответить за те преступления, которые он лично совершил или за свое личное бездействие, которое привело к совершению преступлений. Каждого в конце должен ждать его персональный суд, который будет заниматься его личной виной. И не Страшный Суд — таких не бывает — а настоящий земной. Вот только будет ли он?

N: Но можно быть невиновным и при этом чувствовать ответственность за происходящее. И просить прощения. Хотя бы за себя, ведь я же русский. Но как я могу просить прощения у украинцев от имени моей страны и моего народа, если эти люди все еще не ведают, что творят? Я прошу прощения от себя и понимаю, что все, что творится моей страной, невозможно простить. Отец ушел на войну, когда ему было 18, мстить за старшего брата. Он потом всю жизнь ненавидел немцев и все немецкое. Я пытался ему что-то говорить о великой немецкой литературе, о прекрасном языке, который я так люблю, но на отца это не действовало. Что мы скажем украинцам, потерявшим своих близких, убитых русскими солдатами, и свои дома, разрушенные «градами» и «калибрами», — что русская литература замечательна и что русский язык чудесен?

Ы: Но кто будет там каяться? Если бы не тотальные бомбардировки городов, не замена нацистского управления на администрацию союзников, не страх наказания — кто бы каялся в Германии? Способна ли Россия встать на колени в Ирпене, Буче, Киеве, Праге, Будапеште, Вильнюсе, Тбилиси?

Мы обязательно услышим: да, Путин оказался сумасшедшим преступником, но мы, простые русские люди, ничего не знали, мы думали, что освобождаем украинцев от фашизма, мы такие же жертвы путинского режима. И это опять будет старым началом, а не новым. А главный аргумент будет все тот же: все вопросы к начальству, мы тут ни при чем. Русские скрижали: не спеши выполнять приказ, все равно отменят; нужно быть подальше от начальства, поближе к кухне; ответственность за все лежит на тех, кто наверху, а не на мне. Но ведь не Путин насиловал, пытал и убивал в Украине, не Путин рисовал Z у себя в квартире на окнах, не Путин учил малышей в детских садах петь: «Дядя Вова, мы с тобой!» Путин — симптом, а не болезнь.

N: Признать вину за преступления своей страны — это уже шаг к новому началу, и его сделали многие. Адам Михник сказал, что любовь к родине определяется мерой стыда за преступления, совершенные от имени твоего народа. Да, в России такие люди, готовые признать вину и исправлять ее, в меньшинстве. В маргинальном меньшинстве. Они сейчас терпят поражение. Но не нужно бояться потерпеть поражение. И Толстой потерпел поражение, и Рахманинов, и Малевич, и те семеро на Красной площади в 68-м. Это достойная компания.

Да, демократия не может утвердиться без «критической массы» сознательных граждан, без зрелого гражданского общества. Перемены в стране невозможны без массовых протестов. Конечно, людей, которые хотят прекращения войны, победобесия, государственного террора и готовы выйти на улицу, несравнимо меньше, чем «терпил», и они сконцентрированы в столицах. Но давно известно, что исторические события совершаются не народонаселением, а авангардом смельчаков, который поведет за собой массы. И эта необходимая критическая масса граждан может набраться хотя бы в Москве и в СПБ, а этого уже достаточно. Пропуск в русское будущее выдают в столицах, там у нас всегда происходили судьбоносные события. И главный закон всех политических переворотов: невозможно предугадать, что станет искрой.

Ы: Россия — тюремная страна со своим специфическим право- и миропониманием. Четверть отсидела. Остальные выросли среди отсидевших. Что не сделала тюрьма, довершила армия. Блатной язык, уголовная субкультура, нормы тюремной «морали» не просто влияют на современное российское общество — они стали его фундаментом, реальной, а не бумажной конституцией. Тюремное сознание знает только один закон — закон силы. По этому неписаному закону жила и живет страна. На самых свободных выборах в России у Гавела, например, не было бы никаких шансов.

N: Но есть и другая Россия. Думали, Петр открыл окно в Европу, а на самом деле — это пробоина в днище ордынского ковчега. В эту дыру хлынули люди, идеи, слова, которых в улусе не к чему было приспособить: достоинство, уважение к личности, права, человечность, общественность, литература.

За несколько поколений слова сделали главную русскую революцию: превратили нацию в сиамских близнецов, тело одно, а головы больше не понимают друг друга. С тех пор в России сосуществуют два народа, говорящих по-русски, но ментально друг другу противопоставленных. У одной головы образ мира: святая Русь — это остров, окруженный океаном врагов, и только Отец в Кремле может спасти страну и ее народ. Другая голова напичкана европейским образованием, либеральными идеями и представлениями, что Россия принадлежит общечеловеческой цивилизации. Эта голова не хочет жить при патриархальной диктатуре, требует себе свобод, прав и конституции. Две головы, но одно тело, им жить вместе. Они обречены на поиск общего языка, понимания. И рано или поздно они смогут договориться, измениться, иначе им просто не выжить.

Ы: У страны — шизофрения, раздвоение личности. Да, есть две России, и каждая считает себя настоящей. Делят язык, территорию и прошлое, больше у них нет ничего общего. Да и прошлое врозь, и язык, а теперь вот и территория. В бесконечной гражданской войне одна «настоящая» Россия всегда проигрывает другой «настоящей». Вот сейчас опять проиграла. The winner takes it all. Двух настоящих не бывает. Одна из них — Россия-самозванка. И ты знаешь, какая. Надо найти в себе силы и мужество признать поражение.

N: Кому признавать поражение? Тем людям, которые готовы к протесту? И их не так уж и мало, их десятки, если не сотни тысяч — тех, кто никогда не голосовал за Путина, выходил на протестные митинги, сидел в автозаках. Важно только, чтобы протесты эти оставались мирными. Изменения должны быть ненасильственными. Нужно вырваться, наконец, из нашего бесконечного «красного колеса». Только мирный протест может изменить парадигму насилия. Куда ведет «добро с кулаками», Россия хорошо знает.

Ы: Мирный протест — не для страны березового ситца. Ты «космонавтам» про конституционные права, они тебе — в зубы. В лучшем случае — автозак. А в худшем, как получится, может «патриот» врезать трубой по голове, может «защитник отечества» саперной лопаткой. Опять этот чертов круг: имеет смысл лишь мирный протест, но он бессилен против насилия. Мы видели это в Беларуси, видели в Москве и Питере. Но браться за оружие значит возвращаться в то же «красное колесо». И что остается — эмиграция? Русский исход — вот он во всю уже идет. Нас миллионы. Новое начало на другом берегу? «Границы России нигде не заканчиваются»?

N: Сейчас речь идет о сохранении русской культуры как таковой. В стране-поставщике русской речи культура теперь может быть только разрешенная, а значит ее не будет, останется подполье. Искусство не может жить по принципу «плюнь да поцелуй злодею ручку». Если режиссер, чтобы спасти свой театр, поцелует злодею ручку или другую часть тела, он не сможет потом делать в театре то, к чему призван. В гитлеровской Германии тоже в конце концов оставались лишь развлечения и пропаганда, и под культурой все-таки мы понимаем что-то другое. Художнику в России остается или петь патриотические песни, или молчать. Эмиграция — это тоже сопротивление. Эмиграция — это взрыв энергии, которая до этого где-то копилась. Это Симфонические танцы Рахманинова, это витражи Шагала, это Лето Господне, Темные аллеи, Дар. Не вернулись люди, но вернулось то, что они сделали, вернулась русская культура. И снова когда-нибудь вернется.

Ы: Но может ли «на чужбине» теперь русская культура выжить? И как долго? У нас есть опыт первой эмиграции, мы знаем то, что они про себя не знали. Они верили, что большевизм вот-вот падет и они смогут вернуться на свободную родину. Это им так или иначе помогало. А мы знаем, что возвращения в свободную Россию не случилось. Они не знали, что второе поколение еще как-то будет чувствовать себя русскими, а вот третье уже нет. Мы знаем. Нам предстоит увидеть, как русский язык вообще будет уходить, как это было с Набоковым — читатель в России отпадает, а в отрыве литература долго не продержится, максимум одно-два поколения. Хочешь, чтобы тебя читали — переходи на английский, немецкий, французский.

Все думали-гадали, как выглядит конец света — а он вот такой. Конец света для одной отдельно взятой русской культуры. То есть в эмиграции, в фейсбуке, или что там придет ему на смену, жизнь еще, конечно, будет теплиться, но это пока мы не уйдем.

N: Времена изменились. Мы — эмиграция XXI века. У нас есть то, чего не было у них, — высокие технологии. Если сто лет назад ты уехал в Аргентину, в Харбин, в Сербию — ты чувствовал себя оторванным от столиц русской эмигрантской культуры, от Берлина, Парижа, Нью-Йорка. Теперь, где бы мы ни находились, через сетевое общение мы создаем новое глобальное русское свободное культурное пространство, независимое от «рук брадобрея». Мы вместе. Столица русской культуры там, где мы, ее носители, потребители, создатели, то есть по всему миру. Некогда американские колонии восстали против своей империи и победили в войне за независимость. Русское культурное рассеяние в современном мире давно готово восстать против своего Мордора. Только ни в коем случае не «соединенные штаты свободной русской культуры», не «республика русской культуры» и тп. — у всех слов, связанных с государственностью в русском языке, дурно пахнет изо рта. Речь идет о провозглашении независимости русской культуры от сапога. И это уже начало новой России, она уже есть, она не связана с географией, она связана с людьми. Россия без государства.

Ы: Война не пощадит никого. И русская культура тоже под обстрелом со всех сторон. Главный удар, конечно, со стороны родины-матери, там всё задушат и затопчут. И что можно сказать, когда видишь, как в Украине сносят памятник Пушкину? Только молчать и надеться, что какой-то украинский поэт поднимет голос в защиту. Но и в эмиграции все русское под огнем. И огонь ведется не высокоточным оружием, а по площадям.

Сто лет назад на улицах Европы не стыдно было говорить по-русски. Русские тогда проиграли гражданскую войну, но они хотя бы сражались. А теперь на всех русских клеймо — и на «плохих», и на «хороших». И на «хороших русских» тем более, потому что они все знали и ничего не сделали, чтобы это предотвратить. Наше отечество сделало русский языком убийц, военных преступников, фашизоидного режима. Пятно позора пало на всю страну, на всех. Россия теперь ассоциируется не с русской литературой и музыкой, а с детьми под бомбами. Теперь к любому написанному по-русски тексту иллюстрациями будут фотографии с трупами на улицах Бучи.

N: У русской культуры теперь, наконец, появился смысл: ее задача — выжить, а ее выживание зависит от победы в этой войне, мы должны помочь выжить другим и вместе победить. Собственное государство, этот серийный маньяк-убийца, хочет отнять у нас язык, как отняло до этого выборы, свободу, возможность ощущать свою страну своей. Теперь мы должны доказать всему миру, что русский — это язык, на котором говорить не стыдно. Выживание русской культуры зависит от победы Украины. Мы должны им помочь всем, чем только можем. Искупить, чем можно, то, что мы русские. И пока Украина не победит, у нас, русских, не будет никакого морального права ни на Пушкина, ни на Толстого, ни на Чайковского, ни на Рахманинова. Всякий нормальный человек сегодня на стороне Украины, и это никак не связано ни с языком, ни с паспортом. Теперь каждый должен произнести эти слова как символ веры, веры в то, что человеческое будущее наступит: Слава Украине! Слава ее защитникам и вечная память погибшим. Империя должна быть разрушена.

Ы: Символ веры для кого? Для миллионов зигующих и молчащих? Русский может эмигрировать из империи, но империя не может эмигрировать из русского. Даже русская литература написана из имперской чернильницы, другой не было. Молчу про клеветников России, жидов, русского всечеловека и грязных полячишек. Для Толстого все западное гнило, все русское мило. Он же искренне был убежден, что европейская культура русским не нужна, потому что тот, кто в шапке-ушанке, в себе самом несет понимание Бога и добродетели, все то прекрасное, чему других надо учить. У русских нет иммунитета против вируса «патриотизма», который разводят в своих лабораториях все тираны. Обычный человек, когда речь заходит о границах империи, как в пьесе Ионеско, превращается в носорога. Столько носорогов сейчас носятся табунами, затаптывая все и всех на своем пути, и по русским городам, и по интернету, и по «современной русской литературе». В русском сознании так до конца и осталось непроясненным, где кончается отчизна, и где начинается режим — так все срослось. Дети Чикатило любили отца.

N: Всегда были люди, которые понимали, за что любить и за что не любить родную страну. Когда поляки поднялись «за вашу и нашу свободу», а русские войска уничтожали восставших, Бакунин сформулировал патриотизм другой настоящей России: «Не заботясь о том, что подумают и скажут люди, судящие с точки зрения узкого и тщеславного патриотизма, я, русский, открыто и решительно протестовал и протестую против самого существования русской империи. Этой империи я желаю всех унижений, всех поражений в убеждении, что ее успехи, ее слава были и всегда будут прямо противоположны счастью и свободе народов русских и не русских, ее нынешних жертв и рабов… Признавая русскую армию основанием императорской власти, я открыто выражаю желание, чтобы она во всякой войне, которую предпримет империя, терпела одни поражения».

Ы: Школьники на уроках литературы это не проходят. В России литература, писатели — это еще один род войск. Там даже самые талантливые требовали: «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо».

N: «О ненависти к русским никто не говорил. Чувство, которое испытывали все украинцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным, как чувство самосохранения».

Эти строчки Толстой написал бы сейчас не о чеченцах, а об украинцах. Все фашистские режимы всегда и везде прикрывались именами — одни Гете и Ницше, другие Толстым и Бродским. Ничего нового. Мертвые не могут себя от них защитить. Вот воскресни Бродский — и попробовали бы они записать его в «свои», в «имперцы» — получили бы «ответку». Про Толстого я уже не говорю — огребли бы по полной. А про патриотизм он же все сказал: «Патриотизм есть рабство».

Культура — единственное, что всегда противостояло этому молоху. Настоящее искусство, истинная культура — это протест против всевластия улуса уже самим фактом своего существования. Все, что есть культурного в России и есть часть мирового культурного контекста, завезенного когда-то гастарбайтерами с берегов Рейна. Звали пушкарей, а приехали люди и привезли с собой свой культурный контекст, в котором мы поколениями и выживаем, несмотря на все вековые попытки власти этот культурный контекст задушить. Безмолвствию противостоит только слово. Поэтому в России поэзия больше чем поэзия. Поэтому государство всегда насиловало и душило культуру, при этом использовало культуру как «человеческое лицо», как маскировку. Поэтому Сталину нужен был Шостакович. А этому режиму и маска не нужна, достаточно группы «Любэ».

Путь к Буче ведет не через русскую литературу, а через ее преследование, через изъятие книг в библиотеках и через спецхраны, через травлю Пастернака и Солженицына, через расстрелы Гумилева и Бабеля, через бирки на пальцах ног Мандельштама и Хармса. Путь к этой войне ведет не через русскую литературу, а через столетия отчаянного и всегда проигранного сопротивления русской культуры против преступного собственного государства. И сопротивление будет продолжаться несмотря на все поражения.

Ы: И опять будет поражение. У культуры против сапога немного шансов. А теперь еще культура подпадет и под законы военного времени.

N: Боль и ненависть могут оставаться в душах долго. И только искусство, литература, культура смогут помочь преодолеть эту травму. Диктатор рано или поздно заканчивает свою подлую никчемную жизнь, а культура продолжается — так было всегда, и так будет после Путина или того, кто придет за ним и продолжит войну. Литература не должна быть о Путине, литература не должна объяснять войну. Войну объяснить невозможно: почему люди отдают приказ одному народу убивать другой? Литература — это то, что противостоит войне. Настоящая литература всегда о потребности человека в любви, а не в ненависти. Украина победит. И это будет победа мировой культуры над русским фашизмом.

Ы: У победившей Украины будет будущее, но будет ли оно у России? Украину станут восстанавливать всем миром, а от Москвы до самых до окраин будут простираться руины в душах и головах. Новая смута стучится в дверь. Сапогом. Хорошо, представим себе чудо — откроется еще одно историческое окно возможностей. Новая Россия должна начаться с выборов. Но кто будет проводить эти честные выборы? Те же сотни тысяч запуганных училок, которые принимали участие в фальсификации предыдущих «свободных и честных» выборов? И выберет народ-страстотерпец иноагентов-эмигрантов? Или защитников земли русской? А кто будет проводить реформы? Кто будет преследовать и судить военных преступников, проводивших и поддержавших войну против Украины? А это все полицейские, все военные, все судьи, все чиновники. Военные преступники сами посадят себя в тюрьму? Можно сменить царя, распустить правительство и думу, но на кого заменить население? Другого у нас для вас нет. Полураспад империи опять ускорится. За Чечней через дырку в колючей проволоке побегут остальные. РФ сползет с карты в небытие.

N: Да, распад империи продолжится с ускорением. Москва не сможет больше заваливать Чечню деньгами, и чеченцы уйдут в независимость, за ними последуют другие регионы и национальные республики. Российская Федерация закончится. Но центробежные силы народов и регионов — это не разрушительная, а созидательная энергия. Это очистительные, целительные силы. Распад последней империи — болезненный, но необходимый шаг, без которого невозможно построить демократическое общество на этой территории, зараженной, как радиацией, манией величия. Отечественное сознание должно научиться принимать, что могут быть несколько стран с русским государственным языком, что можно жить без царя в голове. Империю необходимо удалить из русской черепной коробки как злокачественную опухоль. Только после проведения этой операции можно будет переходить к реформам и построению «прекрасной России будущего» во вновь появившихся государствах.

Ы: В грамматике русской истории есть только одно время: прошедшее будущее. Ты серьезно думаешь, что на территориях, объявивших себя независимыми от Москвы, смогут возникнуть демократически ориентированные государства? Демократическая идея в населении была полностью дискредитировано путинским воровским режимом. «Вы же видели, куда привели страну эти дерьмократы!»

Мы забыли, что все эти прекрасные слова уже у нас были — республика, конституция, выборы. Чего стоит только глава о правах и свободах граждан в сталинском основном законе! А в путинском! В очередной раз страна на «конституцию» не поведется. Начнется борьба за власть. На карте, безусловно, появятся новые пятна, но это будут султанаты вперемешку с донбассами. Даже в Югославии при распаде моментально началась резня с этническими чистками. Насилие опять отбросит страну на столетия назад. Жить в хаосе никому не захочется — опять усилится потребность в твердой руке. Даже на самых свободных выборах — если такие случатся — к власти придет новый диктатор. Замордованное население опять увидит спасение лишь в «железной руке», обещающей порядок и стабильность. Такая рука сразу же найдется.

Диктатуры приходят не с диктатором, а с потребностью людей в порядке. Невозможно жить в хаосе, а в России генетическая память долдонит: лучше самая отвратительная власть, чем никакая. Тоталитаризм нельзя просто объявить указом — это результат совместных усилий всего общества. Народ в путинской России отстранился от контроля над властью и ее действиями, потому что у него никогда и не было этого контроля, люди не знают, что можно и нужно контролировать, этого нет в их исторической памяти. В одночасье невозможно население, надеющееся на доброго царя, сделать демократическим электоратом. И Запад протянет многоголовому дракону в новом обличии свою руку, ведь тот пообещает контроль над ржавой ядерной свалкой. И русская история еще глубже глотнет свой хвост. Аптека, улица, фонарь. Обло, стозевно, лайяй.

N: Да, Россия сейчас гигантский гнойник, но в нем назревает прорыв в будущее. Революции происходят потому, что они нужны человеку, чтобы почувствовать себя человеком. В жизни нужны эти моменты, когда ты больше не можешь выносить бесконечного унижения и выходишь на улицу. Пусть нельзя победить, но бороться можно и нужно. В тот августовский день 68-го они шли к Лобному месту не за победой, а чтобы защитить свою честь. Сейчас люди выходят против войны на площадь с риском погубить свою жизнь, потому что у них нет иной возможности защитить чувство собственного достоинства. Вот Мария Пономаренко, одна из тысяч политзаключенных, написала из тюрьмы: «Мы на пороге перемен, соответственно, и грандиозной работы. Пришло время объединяться, верить в себя, верить в победу. До скорой встречи в прекрасной России (пока еще :)) будущего».

У каждого поколения есть свой глоток свободы. Будущее нужно молодежи. И за свое будущее, чтобы не захлебнуться в путинской блевотине, они пойдут и на мирные протесты, и на баррикады. Еще один аргумент: молодежь всегда побеждает стариков. Никакая диктатура со всеми своими полицаями, «космонавтами», автозаками, не сможет запретить будущее. По всем законам политической биологии живая трава пробьется через асфальт.

Ы: И больше века назад молодые прекрасные люди выходили на улицы российских городов против самодержавия, против несправедливости, за демократию, народоправие, конституцию, за прекрасную будущую Россию. Если бы они знали, к чему приведет их борьба, если бы они заглянули в будущее и увидели там гражданскую войну, расстрелы заложников, ГУЛАГ, если бы они увидели, что в России будущего они сами будут вспоминать времена «проклятого самодержавия» как счастливое время — вышли бы они тогда на улицу или нет? Люди боятся революции, как чумы. Опять умыть Россию кровью, завалить все овраги трупами? От революций у русских теперь стойкий иммунитет. Народные мудрости не писатели сочиняют: нельзя плохому царю смерти желать.

N: Ты все это уже говорил.

Ы: И ты это уже все говорил. И вообще, все, что можно сказать о нашем отечестве, уже проговорено много раз. Мы ходим по кругу. Русские разговоры Мёбиус склеил в свою ленту, а от времени она стала липкой, и все идеи налипли на нее, как мухи. О России теперь лучше молчать. И новое начало в России невозможно, потому что она для этого должна сперва закончиться.

Опубликовано на сайте True Russia 20.01.2023

Михаил Шишкин «ЛИТЕРАТУРА ВО ВРЕМЕНА ФАШИЗМА»

Выступление на форуме свободной культуры в Европе “СловоНово” в Тель-Авиве. 17.05.2022

Триггером изменений в России может стать только “развал империи”.

Интервью с Михаилом Шишкиным на форуме СловоНово в Будве, Черногория. Сентябрь, 2021.

Константин Эггерт, Deutsche Welle

Михаил Шишкин. Новый русский эмигрант

Интервью Михаила Шишкина журналу «ШО». 23.03.2019

Юрий Володарский

Это второе интервью Михаила Шишкина журналу «ШО». Первый раз мы беседовали в 2011‑м, после выхода «Письмовника», незадолго до победы в «Большой книге». Нынешнее — совсем другое: Шишкин говорит о том, что больше не пишет романов, не читает художественную литературу, не ездит в Россию, не любит давать интервью. При этом литературной работы у него меньше не стало. В нынешнем году у писателя выйдет три книги нон-фикшн: одна на русском и две на немецком.

— Когда-то горожане начинали день с новостей печатных СМИ, потом — телевизионных, теперь — электронных. Вы утром новости в интернете просматриваете? Какие сайты предпочитаете?

— «Эхо Москвы», «Каспаров.ру». Помню, в детстве на даче дедушка в полдень получал вчерашнюю «Вечерку» и сидел с ней в кресле на крыльце. Теперь кажется странным — что там можно было читать? Интересно, что скажет мой будущий внук, если взглянет когда-нибудь в каком-то электронном архиве на сегодняшние сайты.

— Есть ли среди ваших закладок в браузере русские сетевые ресурсы? Или даже так: есть ли русские ресурсы, которым вы этически и эстетически доверяете?

— Последние эссе «Бегун и корабль» о Владимире Шарове и «Больше чем Джойс» о последнем годе жизни писателя и о Finnegans Wake я опубликовал на Colta.ru.

— Вы все реже бываете на родине. Вас это удручает или не очень?

— Последний раз я был в России в 2014 году. И больше туда не езжу. Конечно, меня это удручает. Я всегда говорил, что слово «эмиграция» принадлежит к словарю устаревших понятий, как «телеграф» или «КПСС», что в XXI веке границ нет, что можно и нужно жить везде, а писателю особенно. Неважно, где ты живешь, важно, что и как ты пишешь. И я не изменился, но моя страна на глазах менялась и эмигрировала из XXI века в средневековье. И вот так получилось, что я двадцать пять лет живу по всему миру, но теперь стал новым русским эмигрантом.
Знаете, что больше всего удручает? Что люди там делают вид, будто ничего не происходит, что нет войны, что их страну не взяли бандиты в заложники. Они делают вид, что ведут нормальную литературную жизнь с премиями и ярмарками, что можно оставаться порядочным человеком и при этом стать членом «президентского совета по культуре». Понимаю прекрасно, что у заложников не так много свободы выбора. Но ведь необязательно лезть садиться за один стол с воровской властью. Вопрос из незабвенного «Дракона» Шварца, этой единственной действующей российской конституции, никто не отменял: «Всех учили, но зачем же ты оказался первым учеником, скотина этакая?»

— Следите ли вы за современной русской литературой? Смотрите ли новое российское кино?

— Если люди, которым я доверяю, советуют что-то, то читаю и смотрю. Но за последнее время ничего откровением так и не стало.

— А если не российское? Были ли у вас в последнее время какие-то сильные впечатления, связанные с художественными книгами, фильмами, спектаклями?

— Может быть, это связано с возрастом? Если Тарковский буквально взрывает тебя в юности, то, наверно, вряд ли уже что-то может на тебя произвести подобное по силе впечатление в преклонном возрасте. Да и не ждешь уже, честно говоря, никаких откровений. А тем более в литературе. Что-то может быть здорово сделано, талантливо, лихо, умно, оригинально, но вот чтобы откровение — нет.

— Возможно, я зря спросил именно о художественной литературе. С возрастом мои знакомые постепенно отказываются от фикшн, а писатели все реже читают коллег. С вами это тоже происходит?

— Именно. По своей воле читаю только мемуары, причем интересно читать, конечно, о своем времени, о знакомых. Мемуарная литература — это ведь волна, которая захватывает в свое время каждое поколение. Люди моего поколения пишут о своей молодости, а значит, и о моей. Читаешь, будто про себя, ведь авторы описывают те же улицы в то же самое время, когда и я по ним ходил, вспоминают людей, с которыми и я в то время сталкивался.
Самые последние мемуарные книги, которые прочитал: «То, что нельзя забыть» Бориса Заборова, «Бегство» Максима Шрайера. Сам я мемуары писать никогда не собирался. Но вот ушел мой друг и огромный, невероятный писатель Володя Шаров, и я написал текст о нем. Я два месяца, пока работал над эссе, с Володей все время разговаривал. А потом текст закончился, и Володя ушел. В общем, читать воспоминания — это одно, а писать их — совсем другое.

— Последний ваш роман, «Письмовник» вышел восемь лет назад, а в позапрошлогоднем сборнике «Пальто с хлястиком» большинство текстов относится к нон-фикшн. Есть ли у вас намерение продолжать писать романы?

— Нет. А зачем? Если отвечу себе на этот вопрос — напишу еще. Роман ведь не для читающей публики. Это способ себе самому что-то очень важное доказать. Я себе доказал. Мне теперь интересно себе доказывать что-то еще. В молодости было интересно писать о себе, теперь — о других. Весной выйдет книга «Буква на снегу. Три эссе. Роберт Вальзер, Джеймс Джойс, Владимир Шаров». Перевести Вальзера на русский совершенно недостаточно. Его нужно полюбить, а в переводе это непросто. Я хотел поделиться с моим читателем любовью к этому странному автору, и получилось большое эссе о нем. Вальзер умер в старости на прогулке, на полицейской фотографии он лежит на снегу, как буква неизвестного алфавита. Это дало название всему сборнику. В эссе о Джойсе я пишу о его последнем годе жизни и о Finnegans Wake. Эта книга казалось загадочной и недосягаемой, но сейчас, когда есть сайты в интернете, на которых можно найти больше 80 000 примечаний практически к каждой строчке, если не к каждому слову, этот текст доступен каждому, было бы желание. Шаров — писатель еще не понятый и не прочитанный по-настоящему, но он относится к тем авторам, которые начинают расти после смерти. Для будущих историков литературы мы будем его современниками. Эти три писателя ничем друг на друга не похожи. Их объединяет только масштаб, который не всем очевиден при жизни.

— Пробовали ли вы писать по-немецки?

— В 2019 году выходят две книги, которые я написал по-немецки. Обе, конечно, не художественная проза, а нон-фикшн. Проза создается в серой зоне отклонения от языковой нормы, а на иностранном языке нужно писать правильно. Одна написана пополам с немецким известным журналистом Фрицем Пляйтгеном (Fritz Pleitgen): по 13 глав каждый, как 13 раундов в профессиональном боксе. Я устал от того, что пишут тут о России «путинферштейеры», мало что в ней понимая. Это в России всем все давно с этой страной ясно, а тут люди действительно хотят понять, но им трудно, нужно помочь, объяснить, у них ведь нет элементарных знаний, и их без конца кормят кашей из «русской души». В книге два взгляда на один объект — западного корреспондента и русского писателя. Мы будто пытаемся прорыть туннель друг к другу в скальном массиве России, рискуя не встретиться.

А вторая книга целиком моя, называется «Мертвые души, живые носы. Введение в русскую историю культуры». Это не совсем обычная книга, это мультимедийный проект. 16 эссе, почти 500 комментариев с большим количеством иллюстраций, музыкальных и видеофайлов. Книга рассчитана на немецкую (а потом и англоязычную) публику, образованную, но мало знающую Россию. Поэтому приходится абсолютно всех и все объяснять, от «Слова о полку Игореве» до Мережковского, от Льва Книппера до «резни в Праге». Я открыл для себя новый жанр — примечание. Главное отличие — обычные комментарии должны быть сухими. А у меня это мини-романы на полстраницы или на несколько страниц. Получилось что-то вроде энциклопедии. Но обычная энциклопедия должна быть безличной, а это моя очень личная энциклопедия русской культуры. Как бумажная книга это вообще не может существовать.

— В текстах вашего сборника «Пальто с хлястиком» есть очень личные истории — о детстве и юности, о матери, о сыне. Не было ли у вас сомнений в том, что это можно публиковать?

— Нет, не было. Опубликованный текст подразумевает, что его читают не только мои соседи, почитатели, недруги сегодня. Этот же текст обращен к тому читателю, к которому он придет, когда сегодняшнее смоется, прихватив с собой все лишнее. Останутся только голые слова. Квинтэссенция меня. Поэтому все нужно рассказать. Иначе там не поймут.

— Вы теперь крайне редко даете интервью. Чем это обусловлено — стремлением к закрытости, нежеланием повторяться, намерением высказываться прежде всего в литературе?

— Вот же отвечаю на ваши вопросы. Если честно, просто некогда и очень жалко времени — так много работы с моими книгами. Но иногда вынужден все бросить и говорить. Например, когда речь идет о политике, потому что промолчать — это соучаствовать. Когда СССР ввел войска в Афганистан, все демократические страны бойкотировали московскую Олимпиаду. Швейцария, правда, прислала 60 спортсменов под нейтральным олимпийским флагом. Даже в отсутствие большинства сильнейших команд швейцарцы смогли получить лишь две медали. Стоили эти две медали того, чтобы добровольно «целовать ручку злодею»? А сейчас Россия напала на суверенную страну в Европе, захватила часть ее территории, и ни одна, ни одна страна не объявила бойкот! Я призывал в главных швейцарских газетах и на ТВ проявить солидарность не с бандитами, узурпировавшими власть в моей стране, а с заложниками и с теми, против кого ведется подлая необъявленная война. Но кто когда слушал писателей? Что важнее: мораль, совесть, демократические ценности или футбольные миллиардные прибыли?

— Следите ли вы за событиями в Украине? Знаете ли о грядущих изменениях в нашем языковом законодательстве? Если да, то как вы к ним относитесь?

— Слышал. Грустно. Помню, меня поразил ответ женщины, продававшей книги в Литературном музее в Одессе во время еще первого международного литфестиваля два года назад. Там было выступление швейцарской писательницы Ильмы Ракузы, и в фойе на книжном прилавке я искал ее книгу «Мера моря», вышедшую на русском с моим предисловием. Перевод на украинский был, а на русский не было. Я спросил у продавщицы, она гордо ответила: «Я продаю только украинские книги!» Увы, все идет куда-то не туда, куда хотелось бы.

— О нынешней российской власти вы высказывались неоднократно и вполне однозначно. Не кажется ли вам, что все более печальной становится ситуация в мире вообще? В США — Трамп, в европейских странах к власти приходят партии правопопулистского толка. У многих возникают апокалипсические настроения — есть ли они у вас?

— Есть. Было бы странно, если бы никто ничего не чувствовал. И дело, конечно, не в правых или неправых популистах. Эти внешние политические изменения ведь не причина, а лишь следствие. В Земле внутреннее тектоническое напряжение разряжается землетрясениями. Так же, наверное, в человечестве скапливается напряжение, которое потом разряжается агрессией, ненавистью, войнами. Тем более что кому-то войны нужны в самом прямом смысле — чтобы остаться у власти.
Переход от мирного дружелюбного человека к готовому убивать происходит быстро и просто. И происходит по всему миру на наших глазах. У меня месяц назад было выступление в Бремене. И вот я ехал на следующий день на поезде в Гамбург, и в поезде было много молодых крепких парней в черном. На платформе в Гамбурге они построились в колонну, человек триста, и пошли куда-то, скандируя по команде речевки «Ausländer — Scheisse!» («Иностранцы — дерьмо!») и тому подобное. В поезде они вели себя как обычные пассажиры, а когда построились в колонну — превратились в штурмовиков. Все повторяется. Везде все всегда повторяется.

Писатель Михаил Шишкин призвал к бойкоту ЧМ по футболу.

“Свобода”, 09.06.2018

Михаил Шишкин призывает к бойкоту ЧМ по футболу

Swissinfo, 7.06.2018

 «В России спорт понимается только как продолжение войны, как попытка уничтожить врагов в спорте, коль скоро мы не можем уничтожить их на войне».

Живущий в Швейцарии российский писатель Михаил Шишкин дал большое интервью авторитетной газете из Цюриха «Тагес Анцайгер», в котором он не скрывает своей позиции по отношению к предстоящим в России играм мирового футбольного кубка. «ЧМ не для того, чтобы лизать Путину сапоги», — озаглавлено это интервью.

«Я люблю футбол, и я был рад в 2010 году известию о том, что чемпионат 2018 года пройдет в России», — вспоминает популярный литератор, автор интеллектуальных бестселлеров Взятие Измаила (вышел недавно на немецком языке и в Швейцарии), Венерин Волос и Письмовник. «Но тогда это была другая Россия, тогда еще была надежда, потому что тогда невозможно было себе представить, что власть в стране узурпирует группа преступных чиновников, что выборы будут фальсифицироваться, что оппозиционеры, журналисты и деятели искусства будут сидеть по тюрьмам», – указывает писатель.

«Путин злоупотребит играми чемпионата также, как он злоупотребил Олимпиадой в Сочи. Участие сборных стран мира будет подано как знак солидарности с авторитарным режимом», — подчёркивает М. Шишкин, напоминая одновременно о широчайшем распространении допинга. «После Сочи произошла аннексия Крыма, затем началась война в Украине. А что будет после финала ЧМ? Поэтому я призываю Федеральный совет, правительство Швейцарии, а также правительства других демократических стран бойкотировать этот чемпионат. Есть вещи важнее медалей, есть солидарность с заложниками этой диктатуры, речь идёт об их моральной поддержке. Однако те, кто отправятся в Россию, будут показаны по телевизору в качестве тех, кто поддерживает Путина. Рассчитывать на то, что мы, мол, отправимся в Россию и будем критиковать, это по меньшей мере наивно».

«В России спорт понимается только как продолжение войны, как попытка уничтожить врагов в спорте, коль скоро мы не можем уничтожить их на войне. Для власти все на западе, и в Украине в первую очередь, фашисты. Спортивные победы всегда продлевали жизнь режимов в этой стране, при этом любое поражение вело к шагу в сторону краха системы, как это было в 1972 году — проигрыш канадским профи стал первым шагом к распаду СССР. Все диктаторы всегда использовали патриотизм в своих целях. Так было и в период второй мировой войны.  Мы освободили Европу от одного фашизма и навязали ему другой. Поэтому, возвращаясь к спорту, неудачное выступление российской сборной на ЧМ станет личным провалом самого Путина. Сейчас она в самом деле так плоха, как никогда, и я надеюсь, что после ее провала люди спросят себя, отчего так происходит. А причина проста: не может быть хорошего футбола в стране, в которой все остальное не в порядке».

Сегодняшняя диктатура в России умнее советской, считает автор, это режим 21-го века. Советский союз был зависим от людей, поэтому он держал все двери закрытыми. Сегодня режиму нужны только трубопроводы. Больше ничего. Они арестовывают режиссёра Серебренникова не потому, что он что-то сделал, а просто в качестве знака устрашения для других, чтобы сказать: не будете молчать — с вами будет так же.

Вы можете делать что угодно, писать какие угодно книги – главное, чтобы за вами на стене висел портрет Путина. А не хотите молчать, тогда уезжайте из страны. На вопрос газеты, почему общество страны не восстаёт против всего этого, писатель отвечает кратко: «Это в крови». По его мнению, в результате отрицательного отбора остались только те, кто усматривает в молчании и в согласии с властью самую перспективную и эффективную стратегию элементарного выживания.

«Людей нельзя в этом упрекать. Они хотят выжить. Остальные оказываются либо в тюрьме, либо в эмиграции. Современная Россия хороша для бандитов, грабящих страну, или для идеалистов, готовых идти на баррикады, а потом за решётку. Для людей, которые хотят вести просто честную нормальную жизнь, это очень плохая страна».

«Чтоб он провалился, византийский орел с двумя головами»

Борис Акунин и Михаил Шишкин спорят о том, обречена ли Россия

“Афиша daily. Город”. 29.07.2013

Два больших писателя переписываются о том, насколько нынешняя ситуация в России предопределена историей страны — а также о пропасти между двумя народами внутри одного и о том, как ее можно преодолеть.

Шишкин: Дорогой Гриша! Давай же объяснимся в любви к монструозному отечеству и зададим друг другу вопросы. Например, почему Бродский так и не вернулся в Россию? Или: не бегут ли и у тебя мурашки, когда читаешь в завещании Гоголя: «Соотечественники! Страшно!» Хотя, разумеется, все вопросы на свете — риторические. И тем не менее. Вот, например, задачка, задаваемая судьбой каждому, кого черт догадал родиться в России с душою и талантом. Дано: Россия — прекрасная страна для подлецов или для героических борцов с подлостью. Для «нормальной» достойной жизни эта империя не предусмотрена. Если ты по натуре своей не герой и не подлец, а хочешь только прожить жизнь достойно, зарабатывая честным трудом на семью, то у тебя все равно нет выбора: каждый день подталкивает тебя или к одним, или к другим. Не хочешь быть подлецом вместе со всеми — становись трагическим борцом, готовым пожертвовать всем, в том числе и семьей, ради борьбы. Не хочешь быть героем и сгинуть в тюрьме или чтобы тебя забили насмерть в подъезде — пристраивайся к подлецам. Не задаю вопрос: как же так получилось? На него есть дюжины ответов — и про варягов, и про татар, и про географию с климатом, и про не очень удачно, по Чаадаеву, выбранное христианство, и так далее, и тому подобное. Уверен, что прочитаю обо всем этом в твоей «Истории российского государства», на которую сподвигли тебя исторические родные музы, бессмысленные и беспощадные. Задам вопрос вопросов: что делать? Что делать сегодня, если, с одной стороны, не хочешь становиться частью криминальной структуры — а все государство и вся жизнь в России стала огромной криминальной структурой — и если, с другой стороны, не хочешь идти в революцию?

Акунин: Отличный вопрос. Давай про это. Не догоним, так хоть согреемся. Ответить на него гораздо труднее, чем на второй сакраментальный русский вопрос: кто виноват? Тут-то всем все абсолютно ясно. Нам — что виноват Путин. Им — что виноваты мы. На самом-то деле, как мне кажется, виновата давняя раздвоенность отечества, о которой ты, в частности, писал в недавней статье для The New Republic, объясняя азы российской истории американским читателям. В России живут бок о бок два отдельных, нисколько не похожих народа, и народы эти с давних пор люто враждуют между собой. (Чтоб он провалился, византийский орел с двумя головами — шизофренический символ, выбранный Иоанном Третьим в качестве герба нашего государства.) Есть Мы и есть Они. У Нас свои герои: Чехов там, Мандельштам, Пастернак, Сахаров. У Них — свои: Иван Грозный, Сталин, Дзержинский, теперь вот Путин. Друг друга представители двух наций распознают с первого взгляда и в ту же секунду испытывают приступ острой неприязни. Нам не нравится в Них все: как Они выглядят, разговаривают, держатся, радуются и горюют, одеваются и раздеваются. Нас тошнит от их любимых певцов, фильмов и телепередач. Они платят Нам той же монетой, и еще с переплатой. Помимо Нас и Них есть просто люди, которые составляют большинство населения, — и Мы с Ними постоянно пытаемся перетянуть это нирыбанимясо на свою сторону, приобщить к своим ценностям. Вот что, по-твоему, делать с этой реальностью? Поубивать друг друга?

Шишкин: Мне кажется, ты не совсем там проводишь границу. Это я про Мы и Они. Большинство населения вовсе не между нами. Оно, увы, с Ними. Дело тут вот в чем. Мину под русский ковчег заложил Петр. Он, собственно, хотел лишь модернизировать армию для войны с Европой, воспользоваться ее же современными военными технологиями, и позвал с Запада Gastarbeiter, а приехали люди. Они привезли с собой слова. В словах затаились неизвестные дотоле в отечестве идеи: свобода, республика, парламент, права личности, человеческое достоинство. За несколько поколений слова сделали главную русскую революцию: превратили нацию в сиамских близнецов, тело одно, а головы больше не понимают друг друга. Современные технологии в любую эпоху требуют образования, образование неминуемо влечет за собой понятие о свободе личности. Так в России появилась интеллигенция, или назови нас как хочешь: креаклы, западники, очкарики, не имеет значения. С тех пор в России сосуществуют два народа, говорящих по-русски, но ментально друг другу противопоставленных. Одна голова напичкана европейским образованием, либеральными идеями и представлениями, что Россия принадлежит общечеловеческой цивилизации. Эта голова не хочет жить при патриархальной диктатуре, требует себе свобод, прав и уважения достоинства. У другой головы свой, все еще средневековый образ мира: святая Русь — это остров, окруженный океаном врагов, и только Отец в Кремле может спасти страну. Вот это Мы и Они. А правительство — это такой намордник. Он спасает нас от Пугачева, города и человека. Именно это имел в виду Пушкин под «единственным европейцем». В феврале 1917-го намордник сняли. Что получилось — расхлебываем до сих пор. Это, кстати, главный аргумент тех, кто согласен с тем, что лучше терпеть намордник, чем беспредел на улицах. Страх. Страх перед сиамским братаном. Мне кажется, этот страх и парализует «протестное» движение в России. Средство есть только одно, проверенное. Информация. Просвещение. Смягчение нравов. Свободное слово. Но именно информационный поток пытаются перекрыть, как течь в корабле. Прямо по методу Мюнхаузена — затыкая телепробоину попсой. Но я все-таки оптимист. Тогда, в 1917-м, первую попытку русской демократии сорвала война. Вторая, в начале 1990-х, была обречена, потому что рабы, на которых свалилась с неба воля, — никудышная опора для гражданского общества. Теперь, спустя двадцать лет, появился целый слой общества, готовый жить при демократии. И я верю, что свободная информация может менять людей, Их делать Нами. Так что у третьей попытки русской демократии есть хоть какие-то шансы. И тогда можно будет безбоязненно снять намордник. Или нет?

Акунин: У меня несколько иное впечатление от российского исторического процесса, и переломом я считаю не эпоху Петра, а эпоху Александра Первого, который отменил телесные наказания для дворянства и тем самым открыл ворота для развития ЧСД, чувства собственного достоинства. Метафора про тело и две головы мне нравится, но только я не думаю, что Их голове Тело внимает охотнее. Просто Они исторически старше Нас. Они были здесь всегда, сколько существует Россия. А Наши на протяжении первого тысячелетия Руси светились редко, и голос их был слаб. Некоторые — окольничий Адашев, Новикóв, Радищев — пытались участвовать в тогдашней общественно-политической жизни, но сгорали как свечки. Потому что у власти всегда плотной кучей стояли Они и бдительно охраняли свои интересы. Сословием, а затем классом и позднее нацией внутри нации Мы стали только начиная с пушкинских времен. Два мощных стимулятора — любовь к образованию и развитое ЧСД — довольно быстро уравняли Наши и Их силы, и с 14 декабря 1825 года две России находятся в состоянии вечной войны — обычно холодной, но иногда и настоящей. Было все: и террор с обеих сторон, и революции, и Гражданская война, и массовые репрессии. К власти приходили то приверженцы нашей России — и тогда происходили реформы, то сторонники той России — и тогда наступала реакция. Один раз, в очередной раз победив, Они попытались истребить Наших полностью и сделать Россию страной однородной, но на месте старого образованного класса вырос новый — и стал ненавидеть Их с прежней страстью. Главная проблема мне видится в том, что ненависть эта никуда не девается. Вот и сейчас она разгорается с новой силой. Власть у Них, они лишают Нас голоса, профессии, свободы. А Мы им грозим: погодите, мол, будет и на Нашей улице праздник. Конечно, будет, куда он денется. Но вражда двух голов на этом не закончится. И на следующем этапе все отыграется обратно. Как этого избежать? Как примирить две головы или хотя бы приучить их не грызть друг друга? Вот о чем я в последнее время думаю. Ведь твоей «информационной свободой» Их, Тех, не переделаешь. Они располагают информацией не меньше, чем мы с тобой. Могут две российские головы договориться — или это утопия? Если могут, то как?

Шишкин: Кажется, в этом мы сходимся: нынешний намордник долго не продержится, ведь ни один Бокасса на свете еще не правил вечно — и вот тогда наступит момент истины. Если Их, Тех, не переделаешь, то на первых же свободных выборах они снова изберут себе новый намордник. И себе, и нам. А что касается информации, то тут как раз все наоборот. Они судят обо всем — в том числе и о нас — только по помоям из ящика. Согласен с тобой, в одночасье никакая информация большого результата не может дать. Но вот если в течение, предположим, года, та, вторая голова будет смотреть по телевизору не то, чем сейчас затыкают пробоину в трюме, а свободные дебаты свободных людей, то кто знает, может, что-то и изменится. И тогда станет возможен диалог. Раньше это называлось прекрасным словом «просвещение». Другого пути я не вижу. А вот сделать так, чтобы наперсточники, облепившие трон, пустили свободное слово в эфир, — это скорее пока утопия. Они ведь понимают только злобу, жестокость и силу. Благородство и порядочность для них — слабость лохов. Мы же через все это проходили. Они уступят только тем, кто злобнее, сильнее, подлее. То есть, чтобы победить их, нужно сперва стать ими. Хуже них. А Чехов супротив Дзержинского, давно известно, все равно, что плотник супротив столяра… Так что две российские головы договориться могли бы. Но им не дают те, кто больше всего этого боится, — временщики в Кремле. Рано или поздно время их, конечно, кончится. Вот бы ускорить! Но как? Опять проклятые русские вопросы: как рубить головы дракону, чтобы при этом самому не становиться драконом? А мирный протест, хоть ты тресни, они не понимают. Мы не индусы супротив англичан. Ну так что, исчерпал себя мирный протест? Или он еще по-настоящему и не начинался?

Акунин: Нам с тобой видится анатомия российского общества несколько по-разному. Ты, по-моему, считаешь, что Они и Народ — это мейнстрим, а Мы — принесенная заморским ветром девиация. Может быть, в чаадаевские времена так и было. Но в современной России, по моему убеждению, Мы и Они — это именно две головы, каждая из которых пытается убедить Тело (большинство населения) в своей правоте. Принципиальная разница моей и твоей позиций в том, что твоя изначально пессимистична, а моя допускает хеппи-энд. Но меня сейчас занимает другое. Вот ты говоришь: «наперсточники, облепившие трон», «рубить головы дракону», «они понимают только злобу, жестокость и силу». Это язык войны, все той же нескончаемой войны. Я и сам в ней активно поучаствовал. Например, придумал для двух «голов» красноречивые названия — «аристократия» (это Мы) и «арЕстократия» (это Они). То есть Они — плохие, а Мы происходим от слова «аристос», «лучшее». Но, знаешь, вся эта брань вдруг стала казаться мне контрпродуктивной. Во-первых, как-то неправильно самим объявлять себя «лучше» — это пускай потомки решают, кто был хороший, а кто плохой. Во-вторых, неправда, что в Их арсенале нет других средств, кроме запугивания и выкручивания рук. И вообще все не такое уж черно-белое. Среди Наших попадаются, и в немалом количестве, люди низкие и продажные; среди Них подчас встречаются люди убежденные и бескорыстные. Да, когда наверху Они, то правят жестко и по временам жестоко, но и Наши в статусе победителей тоже не Сахары Медовичи. Крови Наши проливали несравненно меньше (хотя в эпоху народовольцев с эсерами или в октябре 1993-го). Зато Мы добирали моральным втаптыванием врагов в грязь, а иногда и прямым электоральным жульничеством, как в 1996-м. (Ну да, по сравнению с чуровскими выборами чубайсовские кажутся милым детским поджухиванием, но ведь в стране впервые происходили демократические выборы президента — и вышла этакая пакость.) Поразительно, что мне понадобилось прожить на свете больше полувека, чтобы вообще об этом задуматься. Мысль вроде бы простая, но я никак не могу уместить ее в голове. А что если не стремиться к окончательной победе над Ними? Что если научиться как-то терпеть друг друга? Я понимаю, что говорю вещи в условиях разгула реакции ужасно несвоевременные, поэтому во избежание недоразумений поясню. Речь не про нынешний момент, когда Они совершенно распоясались и любое движение с Нашей стороны в сторону компромисса будет воспринято обществом как капитуляция. Конечно, удар нужно держать и выдержать. Выдержим. Видали Мы за двести лет атаки и посерьезней. Но когда Наша сила начнет прибывать, а Их сила убывать — не попробовать ли Нам, сторонникам прав личности, найти общий язык с Ними, сторонниками государственного принуждения? Ты считаешь, это утопия, иллюзия? Точек соприкосновения нет вовсе?

Шишкин: Терпеть? Опять терпеть? С кем искать точек соприкосновения? С властью? С бандитами? Это же одно и то же. Для того чтобы терпеть, нет больше исторического времени. Людям, живущим в нечеловеческих условиях сейчас, не поможет хеппи-энд в далеком будущем. Ведь речь уже идет не о каком-то психологическом дискомфорте, а о вымирании в России человека как вида. Ведь в ГУЛАГ загнали не только всех нас, но и саму природу. И если люди могут приспособиться к жизни в любой тюрьме, смирившись со своим рабством, то природа — нет. Она умирает и забирает нас с собой. Мы ведь выросли в стране, где ничто никому не принадлежало. Это была удивительная страна рабов, и те, кто нами правил, были лишь главными рабами. А у рабов, с давних времен известно, рабское отношение ко всему: «Nihil habeo, nihil curo». А теперь они украли природу и добивают ее. Страну сделали местом, неприспособленным для жизни. Жить в России опасно для здоровья. И тем более для здоровья детей. Они живут за счет варварского разграбления природы, потому что у них все еще рабские мозги и души, не знающие чувства ответственности за будущее. Чувство ответственности за окружающий мир невозможно без свободы, без возможности проявить инициативу. Это именно то, чего был лишен советский человек: любая инициатива снизу наказывалась сверху — и именно у этого разбитого корыта мы оказались вновь. Экологическая катастрофа, которая уже идет полным ходом в России, не может быть остановлена без сопротивления гражданского общества, но население огромной страны, по-прежнему отчужденное и от своей земли, и от местной власти, в массе своей не способно к активному противостоянию. Тревожные известия о гибели природы на Западе ведут к активному противодействию общественности, а в России лишь усиливают всеобщее чувство безнадежности. Люди по-прежнему ощущают себя бессильными и беспомощными перед всесильным чиновником, который заботится только о своем кармане. Им остается только терпеть и вымирать. По-прежнему в стране правит психология рабов, по-прежнему в России не создана система общественного самоуправления, на котором зиждется вся западная цивилизация. Смертность взрослого населения России в XXI веке оказывается выше смертности в XIX веке. Из нынешнего поколения 16-летних юношей до 60 лет не доживет половина. Не водка убивает жителей России, но психическая угнетенность, в которую повержено население огромной страны, ощущение полного бесправия, беспомощности и безысходности перед безнаказанностью начальства, перед продажностью судов и органов правопорядка. Нищее население не допущено до пирога, а низкооплачиваемые работы уже заняты мигрантами. В самое ближайшее время мы увидим и уже видим, как власти путем провокаций будут переводить социальные конфликты в конфликты межэтнические. На это они мастера. Новые этнические погромы в России запланированы. «Патриотизм» — испытанный удобный способ держать рабов в повиновении. И власть будет делать все, чтобы не дать людям почувствовать себя свободными гражданами, осознающими свою ответственность за свою землю, за свою страну. По-прежнему государство в России — главный враг народа. Гражданское общество не может существовать без инициативы снизу, но именно это пресекается властями в России всеми возможными и невозможными способами. Ощущение, что от тебя ничего не зависит, что тебе не дадут никогда жить достойно, что ты ничего изменить не можешь, действует на психику населения очень депрессивно. Все хотят верить в хеппи-энд. Но как обеспечить достойное будущее своим детям в ближайшие годы? Нынешние «патриоты» сами меньше всего верят в будущее родины и обеспечивают приватное будущее потомкам за границей. Наша история за последние 100 лет показала, как работает принцип естественного отбора: наиболее активная и образованная часть населения последовательно элиминировалась собственным государством или эмигрировала. Остающиеся выработали в себе из поколения в поколение унизительное искусство выживания в России. Терпеть. Но это испытанное столетиями искусство выживания больше не помогает выжить. Терпеть значит вымирать. И опять мы возвращаемся к тому же, с чего начали. Для героев и борцов, готовых «заложить жен и детей» за правое дело, Россия — правильное место. Но что делать, если тебе важнее не сесть в тюрьму за участие в протесте, а обеспечить здоровое и достойное будущее для своих детей, и это будущее начинается сегодня, уже наступило? И если ты не хочешь терпеть и вымирать? И не хочешь искать точек соприкосновения с теми, соприкосновение с которыми вызывает рвотный рефлекс? Надеяться на чудо? Рецепт для русского чуда только один: просвещение, доступ к свободной информации для всех.

Акунин: Вот чем отличается беллетрист-позитивист от писателя трагического мироощущения. «У меня характер-то лучше вашего, я смирнее», — как сказал Счастливцев Несчастливцеву. По правде говоря, ничего фатально-трагического в современной российской ситуации я не вижу. Бывали времена сильно хуже, чем сейчас. Мне кажется, что рассвет недалеко, хотя перед ним тьма, как положено, еще сгустится. И меня больше всего занимает, что будет после рассвета. Главная цель, по-моему, не Наша победа над Ними. Главная цель — победа над двухсотлетней войной. Не знаю только, возможно ли это. Вот давай заглянем в недалекое будущее. Догниет и рухнет автократический режим, да Мы его еще и подтолкнем. К власти придут Наши. Что будет дальше? Наверное, Наши загонят под плинтус спецслужбистов и пересажают неправедных судей с прокурорами. Наверное, отберут нефть у «плохих» олигархов и передадут «хорошим». Введут люстрацию для слуг прежнего режима. Выкинут с Красной площади святыню той стороны. Приструнят клерикалов. Ет цетера. Извечные наши оппоненты на время попритихнут, будут копить обиды, как это сейчас делаем Мы, и ждать своего часа. Обязательно дождутся, если Наши будут вести себя так, как я только что описал. И все пойдет по новой. Твой рецепт против этого порочного круга — просвещение и свободная информация. Я-то за. Только сомневаюсь, что этого будет достаточно. Нам все-таки придется с Ними, с лучшими из Них, как-то договариваться об общей России, искать какую-то середину между концепцией «государство для человека» и концепцией «человек для государства». Это один из уроков, которые я для себя извлек из форсированного изучения отечественной истории. Но даже тебя, писателя-гуманиста и борца за мир во всем мире (как говорили во времена нашей советской молодости), я в этом сегодня убедить, кажется, не сумел. Может быть, в самом деле сейчас не время для таких разговоров.

Шишкин: Ты знаешь, это напомнило мне историю, как неаполитанский король заказал Джотто изобразить свое королевство, а тот вместо пейзажа с пейзанами написал навьюченного осла, который с тоской и надеждой смотрит на другой тюк у своих ног. Осел всегда будет надеяться, что другой тюк будет полегче. Наверно, население каждого королевства, а не только неаполитанского, похоже на этого осла. И мы такой же осел, пусть и двухголовый. Может, эта надежда на другой тюк и есть основная движущая сила истории?

Федеральному агентству по делам печати и массовых коммуникаций, Международной дирекции Фонда “Президентский центр Б.Н.Ельцина”

27.02.2013

Уважаемые дамы и господа!

Благодарю за приглашение принять участие в мероприятиях официальной российской делегации на международной книжной ярмарке в Нью-Йорке «БукЭкспо Америка-2013», которая состоится с 30 мая по 1 июня с.г.

Понятно, как важно участие в такой книжной ярмарке для писателя и для продвижения его книг в Америке и других странах. Это уникальная возможность выйти на американских издателей и читателей, ведь англоязычный книжный рынок по-прежнему остается практически закрытым для писателей из таких стран, как Россия. Тем более, что все расходы по пребыванию в США, перелет и тд. (а это немалые деньги) берет на себя официальная российская сторона.

И тем не менее, я отказываюсь. И не потому, что «не позволяет график», а по этическим соображениям.

Раньше я неоднократно принимал от Вас подобные предложения и участвовал в международных книжных ярмарках в составе российской писательской делегации, но за последний год ситуация изменилась.

В любой уважающей себя стране государство через разные фонды и организации поддерживает продвижение своих писателей за рубежом, оплачивает переводы, приглашает к участию в международных книжных ярмарках и т.д. К примеру , в Норвегии этим занимается Norla, в Швейцарии Pro Helvetia. И разумеется, принимая участие в официальной делегации, писатель представляет не только себя лично и свои книги, но и свою страну, свое государство.

Политическое развитие России и особенно события последнего года создали ситуацию в стране, абсолютно неприемлемую и унизительную для ее народа и для ее великой культуры. То, что происходит в моей стране вызывает у меня как у русского человека и гражданина России чувство стыда. Принимая участие в книжной ярмарке в составе официальной делегации и пользуясь открывающимися возможностями для меня как для писателя, я одновременно принимаю на себя обязательства быть представителем и того государства, политику которого я считаю губительной для страны, и той официальной системы, которая вызывает у меня отторжение.

Страна, где власть захватил криминальный коррупционный режим, где государство является воровской пирамидой, где выборы превратили в фарс, где суды служат начальству, а не закону, где есть политические заключенные, где госТВ превращено в проститутку, где самозванцы пачками принимают безумные законы, возвращая всех в средневековье , такая страна не может быть моей Россией. Я не могу и не хочу участвовать в официальной российской делегации, представляя такую Россию.

Я хочу и буду представлять другую, мою Россию, страну, освобожденную от самозванцев, страну с государственной структурой, защищающей не право на коррупцию, а права личности, страну со свободными СМИ, свободными выборами и свободными людьми.

Разумеется, это мое личное решение, никак не согласованное с другими приглашенными в Нью-Йорк писателями, – каждый волен поступать в соответствии со своими представлениями об этике и целесообразности.

С уважением,

Михаил Шишкин.

«В России государство – это главный враг, и его нужно бояться»

Интервью с Михаилом Шишкиным

Веста Боровикова

«Новые известия», 27.03.2007

Одним из гостей состоявшейся недавно в Москве десятой книжной выставки-ярмарки «Книги России» стал русский швейцарец, бывший учитель немецкого Михаил ШИШКИН. Лауреат «Букера» и любимец прочих родившихся в России помпезных литературных премий словно народный артист целый час общался с почитателями своего таланта и неутомимо раздавал автографы, подписывая свежие экземпляры своих новых сочинений. После окончания книжного форума «новый русский писатель» ответил на вопросы «Новых Известий».

— Это сладко – встречаться с читателями? Или приятнее все-таки тихо сидеть и писать в одиночестве?

— Что уж тут приятного в таком общении? Для меня это шок. Я боюсь, не знаю чего. Будет ли это человек, который скажет: «Вы спасли русскую литературу», или подойдет кто и морду побьет? Правда, такого еще не было.

— Вы в Швейцарии читаете русские газеты?

— Нет, русские газеты я не читаю, я смотрю Интернет. Если есть какая-то тема, то я смотрю по ней все газеты, и «Новые Известия» в том числе.

— Изучая Россию по Интернету, как вы расцениваете расстановку ее политических сил накануне выборов? Судя по истории, обычно из Швейцарии это как-то виднее…

— Как раз наоборот. Чем дальше от России, тем больше тумана. Если в России люди мало понимают, то там вообще ничего понять невозможно, что происходит в России. В России важно не то, что написано в строках новостей, а то, что между строк. Люди по-прежнему живут слухами, тем, что нигде не написано, но витает в воздухе. Россия непредсказуема, и непонятно, что будет не только на будущих выборах, но и завтра. И ваше предположение, что со швейцарских гор виднее, не верно.

— Какие слухи вас удивили? Из последних.

— Меня поразило, что был такой информационный скандал вокруг Куршевеля. Комментировали это все газеты. По совершенно необъяснимым с логической стороны причинам народу интересно, как тратят деньги те люди, у которых они есть, а этим людям почему-то очень важно через средства массовой информации показать народу, как они тратят свои деньги. Европейскому человеку этот взаимный интерес непонятен, поскольку в Европе человек, у которого есть деньги, всеми силами старается обезопасить свою жизнь от чужих глаз.

— Наверное, живя в Швейцарии, вы столкнулись и с иными «разночтениями» в вопросах этики…

— Я сейчас с ребенком был в Египте. В гробнице Рамсеса Девятого наша швейцарская группа туристов сталкивается с русской группой. Фотосъемки запрещены. Русская группа начинает фотографировать. Швейцарцы смущены, но не фотографируют. Потом обе группы вместе поднимаются к выходу, и один молодой швейцарец, очень милый, все время шутивший со своей спутницей, «сдает» русскую группу охраннику-арабу: «Они фотографировали!» Для меня ситуация дикая, а девушка смотрит на него как на героя. «Клэш» ментальностей. Если бы я рассказал свой русской девушке, как я вас сейчас заложил ментам, наша любовь с ней на этом была бы закончена. В этом маленьком эпизоде видно разночтение отношения гражданина к своему государству. Для швейцарца государство – это защитник его интересов. И чиновник действительно защищает его всеми возможными способами. В роли государства для него в данном случае выступал араб-охранник. В России государство – это главный враг, и его нужно бояться. И это не сегодня сложилось. По каким-то опросам, которые я читал, население в первую очередь опасается собственных же чиновников. То есть людей, которые на собранные с нас налоговые деньги обязаны обеспечивать наши интересы. Позавчера я открыл новости, и главной строкой шло сообщение о том, что в Москве арестована банда из пяти милиционеров, которые обвиняются в пятнадцати убийствах. Государство – это главный «пахан», и это порочный круг, по которому ходили поколения наших предков. Как это все изменить? Не знаю. Парадоксальным образом получается, что те, кто хочет изменить сложившиеся тюремные законы России, когда лучшие куски достаются сильным, а слабых оттесняют к параше, эти реформаторы с добрыми сердцем и благими намерениями приводят все к еще большему ухудшению, через полную катастрофу. Развитие идет по спирали, но вниз. В России все преобразования к лучшему кончаются военными поселениями. И все зло идет от добрых, хороших людей. И если бы милые революционеры, искренне желавшие добра своему народу, не стали бы ничего делать, ограничившись словами, было бы не так плохо, как получилось, когда они сделали революцию. Любое состояние стабильности, даже самой несправедливой, для России лучше, чем попытка эту несправедливость устранить.

— Если история допустит новые баррикады, что будете делать вы как человек и с российским гражданством в том числе?

— Писатель всегда делится на борца (для меня это пример Солженицына) и на несгибаемого дезертира, который принципиально оставляет все тонущие корабли. И если бы я должен был делать выбор, то в начале своего пути я бы, безусловно, выбрал бы роль борца. Когда в России все это случилось, я действительно пошел на баррикады. В 91-м году я был учителем, и когда я там, у Белого дома, на баррикадах, увидел детей, которых я учил, я многое почувствовал. Тогда бы я все это повторил.

— А сейчас?

— А сейчас я считаю, что если опять будут баррикады в России, то нужно быть несгибаемым дезертиром, как Набоков. Потому что писатель должен во всем участвовать по молодости, чтобы узнать, что это такое. А в сорок пять я буду все это переживать по телевизору. Я пошел на баррикады в 91-м, потому что свято верил, что можно чего-то добиться. Я свято верил, что страна, которая меня всегда воспринимала как шпиона за то, что дома у меня были запрещенные книжки, вдруг стала моей. Я понял, что нужно начинать делать новую Россию с детей. Пошел работать в школу и пять лет проработал там. И я сделал все возможное в рамках хотя бы одного моего пространства, моего класса. Я считал, что они должны быть воспитаны не на чувстве необсуждаемой власти силы, а на чувстве уважения человеческого достоинства. И оказалось, что школа – это такой же символ всей страны, как армия или тюрьма. И в ней все отражается. Отношения в детском коллективе – это абсолютные отношения диктатуры. Когда ты пытаешься перестроить всю страну, которая веками жила по законам диктатуры, на законы демократии, то для детей, как и для всей страны, ты становишься слабой диктатурой. Ничего не получается. Ты для их же добра должен стать сначала злым паханом. Когда я все это понял, я от отчаяния решил, что для того, чтобы все это изменить, нужно все взорвать.

— Вы встали на путь революционеров – милых и добрых людей.

— Это было от отчаяния. Потому что я понял, что для того, чтобы что-то изменить в детском сознании, надо начинать с их бабушек и дедушек. А тем более, если все мужское население страны, которое принимает решения, проходит эту инициацию рабством в армии, где первый год тебя делают рабом, второй год ты делаешь рабом. После этого человек на всю жизнь в себе это несет, приходит с этим в семью и воспитывает с этим детей. Где прервать этот бесконечный круг превращения людей в рабов?

— Вы упомянули «несгибаемое дезертирство» Набокова. Покидая Россию навсегда, он бросил известные слова о ее будущем: «Народ исчезнет, а культура останется». Как вы считаете, его пророчеству суждено сбыться?

— В русском языке слово «народ» может обозначать все, что угодно. Можно понять Набокова так, что народ, неграмотный, дикий, жестокий, остался в России. Культура, интеллигенция уехали за рубеж. В таком случае получилось именно то, что он сказал. Культура выжила, народ исчез. Может ли культура существовать вне носителя? Может. Древний Рим исчез, а культура осталась.

— Как вы полагаете, наши дети и внуки увидят Россию такой, какой знали ее мы? Я имею в виду не внешние ее признаки, а внутреннюю суть культуры, традиции?

— Дело в том, что цивилизация развивается своим путем, а культура – своим. Культура живет за счет пожирания того, что не является культурой. Поэтому роман может строиться на рекламных вывесках. Кино может изображать жизнь современной молодежи, которая не умеет читать книг, и тем не менее фильм этот будет являться продуктом культуры. Культура, повторюсь, пожирает все. Она запрограммирована на выживание в любом случае. Представьте, что пережила русская культура в двадцатом веке – террор, лагеря, уничтожения… В результате в соответствии с законами пожирания действительности культура выжила. И Колымские рассказы Шаламова о том, что было в этих лагерях, являются высшим достижением русской литературы. Эта чудовищная антикультурная действительность, которая была вокруг Шаламова, послужила толчком для создания великого произведения искусства. И что бы дальше с Россией ни происходило, а я думаю, что до такой степени ужаса, как это было во времена Шаламова, дело не дойдет, культуре это всегда только на пользу.